В круге первом (т.2)

Иннокентий увлЈкся, втянулся в эту охоту, и даже при слабой
сороковаттной лампочке они бы долго ещЈ лазали и шелестели, разбирая
выблекшие полустЈртые строчки, но по укорному кашлю жены за стеной дядя
смешался и сказал:
-- ЕщЈ завтра день будет, ты ж не уедешь? А сейчас тушить надо,
нагорает много. И скажи, почему так дорого за электричество берут? Сколько
ни строим электростанций -- не дешевеет.
Погасили. Но спать не хотелось. И в третьей маленькой комнатке, где
Иннокентию было постлано, а дядя сел к нему на постель, они шЈпотом ещЈ часа
два проговорили с захваченностью влюблЈнных, которым не нужно освещения для
воркотни.
-- Только обманом, только обманом! -- настаивал дядя. В темноте его
голос без дребезга ничем не выявлял старика. -- Никакое правительство,
ответственное за свои слова... "Мир народам, штык в землю!" -- а через год
уже "Губдезертир" ловил мужичков по лесам да расстреливал напоказ! Царь так
не делал... "Рабочий контроль над производством" -- а где ты хоть месяц
видел рабочий контроль? Сразу всЈ зажал государственный центр. Да если б в
семнадцатом году сказали, что будут нормы выработки и каждый год
увеличиваться -- кто б тогда за ними пошЈл? "Конец тайной дипломатии, тайных
назначений" -- и сразу гриф "секретно" и "совсекретно". Да в какой стране,
когда знал народ о правительстве меньше, чем у нас?
В темноте особенно легко перепрыгивались десятилетия и предметы, и вот
уже толковал дядя, что всю войну 41-го года во всех областных городах
простояли крупные гарнизоны НКВД, не шевелимые на фронт. А царь всю гвардию
перемолол, внутренних войск против революции не имел. А бестолковое
Временное и вовсе ника- {84} кими войсками не владело.
И -- ещЈ об этой последней, советско-германской. Как ты еЈ понимаешь?
Легко говорилось! Иннокентий как привычное свободно формулировал такое,
до чего без диалога никогда не доходила надобность:
-- Я так понимаю: трагическая война. Мы родину отстояли -- и мы еЈ
потеряли. Она окончательно стала вотчиной Усача.
-- Мы уложили, конечно, не семь миллионов! -- торопился и дядя. -- И
для чего? Чтобы крепче затянуть на себе петлю. Самая несчастная война в
русской истории...
И опять -- о Втором съезде советов: он был от трЈхсот совдепов из
девятисот, он не был полномочен и никак не мог утверждать Совнарком.
-- Да что ты говоришь?..
Уже по два раза "спокойной ночи" сказали, и дядя спрашивал, оставить ли
дверь открытой, душновато, -- но тут про атомную бомбу почему-то всплыло, и
он вернулся, шептал яро:
-- Ни за что сами не сделают!
-- Могут и сделать, -- чмокал Иннокентий. -- Я даже слышал, что на днях
будет испытание первой бомбы.
-- Брехня! -- уверенно говорил дядя. -- Объявят, а -- кто проверит?.

Страницы: (271) :  <<  ... 48495051525354555657585960616263 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
В тот же день под вечер к Джону Стархерсту явилась депутация вождей
Реувы. Он слушал их терпеливо и терпеливо спорил с ними, но ни на волос не
изменил своего решения. Своим товарищам миссионерам он объяснил, что вовсе
не жаждет принять мученический венец; просто он услышал зов, побуждающий
его провозвестить слово божие всему Вити Леву, и повинуется господнему
велению.
Торговцам, которые пришли к нему и отговаривали его усерднее всех, он
сказал:
- Ваши доводы неубедительны. Вы только о том и заботитесь, как бы не
пострадала ваша торговля. Вы стремитесь наживать деньги, а я стремлюсь
спасать души. Язычники этой темной страны должны быть спасены.
Джон Стархерст не был фанатиком. Он первый опроверг бы такое
обвинение. Он был вполне благоразумен и практичен. Он верил, что его
миссия увенчается успехом, и уже видел, как вспыхивает искра духа святого
в душах горцев и как возрождение, начавшееся в горах, охватит всю Великую
землю вдоль и поперек, от моря до моря и до островов в просторах моря. Не
пламенем безумства светились его кроткие серые глаза, но спокойной
решимостью и непоколебимой верой в высшую силу, которая руководит им.
Лишь один человек одобрял решение миссионера, и это был Ра Вату,
который тайком поощрял его и предлагал ему проводников до предгорий. Джон
Стархерст, в свою очередь, был очень доволен поведением Ра Вату.
Закоренелый язычник, с сердцем таким же черным, как и его деяния, Ра Вату
начал обнаруживать признаки просветления. Он даже поговаривал о том, что
сделается "лоту". Правда, три года тому назад Ра Вату говорил то же самое
и, очевидно, вошел бы в лоно церкви, если бы Джон Стархерст не
воспротивился его попытке привести с собой своих четырех жен. Ра Вату был
противником моногамии по соображениям этического и экономического порядка.
К тому же мелочные придирки миссионера показались ему обидными, и в
доказательство того, что он сам себе хозяин и человек чести, он замахнулся
своей увесистой боевой палицей на Стархерста...

Джек Лондон (Jack London)   
«Рассказы южного моря - Зуб кашалота»