В круге первом (т.2)

И даже после десятого
слова им очень вознадобились ругательства, не мыслимые здесь.
Тут появился Голованов с тремя рюмками и бутылкой недопитого коньяка.
Он пододвинул стул, чтобы видеть обоих, и в руках стал им разливать.
-- За солдатскую дружбу! -- произнЈс Галахов, щурясь.
-- За тех, кто не вернулся! -- поднял Щагов.
Выпили. Пустая бутылка пошла за тахту.
Новое опьянение добавилось к старому. Голованов свернул рассказ в свою
сторону: как в этот памятный день он, новоиспеченный военный корреспондент,
за два месяца до того окончивший университет, впервые ехал на передовую, и
как на попутном грузовичке (а грузовичок тот вЈз Щагову противотанковые
мины) проскочил под немецкими миномЈтами из Длугоседло в Кабат коридорчиком
до того узким, что " северные" немцы жахали минами в расположение немцев "
южных", и как раз в том же месте в тот же день один наш генерал возвращался
из отпуска с семьЈй на фронт -- и на виллисе занЈсся к немцам. Так и пропал.
Иннокентий прислушивался и спросил об ощущении страха смерти.
Разогнанный Голованов поспешил сказать, что в такие отчаянные минуты смерть
не страшна, о ней забываешь. Щагов поднял бровь, поправил:
-- Смерть не страшна, пока тебя не трахнет. Я ничего не боялся, пока не
испытал. Попал под хорошую бомбЈжку -- стал бояться бомбЈжки, и только еЈ.
Контузило артналЈтом -- стал бояться артналЈтов. А вообще; "не бойся пули,
которая свистит", раз ты еЈ слышишь -- значит, она уже не в тебя. Той
единственной пули, которая тебя убьЈт -- ты не услышишь. Выходит, что смерть
как бы тебя не касается: ты есть -- еЈ нет, она придЈт - {114} тебя уже не
будет.
На радиоле завели "Вернись ко мне, малютка!"
Для Галахова воспоминания Щагова и Голованова были безынтересны -- и
потому, что он не был свидетелем той операции, не знал Длугоседло и Кабата;
и потому, что он был не из мелких корреспондентов, как Голованов, а из
корреспондентов стратегических. Бои представлялись ему не вокруг одного
изгнившего дощаного мостика или разбитой водокачки, но в широком обхвате, в
генеральско-маршальском понимании их целесообразности.
И Галахов сбил разговор:
-- Да. Война-война! Мы попадаем на неЈ нелепыми горожанами, а
возвращаемся с бронзовыми сердцами... Эрик! А у вас на участке "песню
фронтовых корреспондентов" пели?
-- Ну, как же!
-- Нэра! Нэра! -- позвал Галахов. -- Иди сюда!
"Фронтовую корреспондентскую" -- споЈм, помогай! Динэра подошла,
тряхнула головой:
-- Извольте, друзья! Извольте! Я и сама фронтовичка!
Радиолу выключили, и они запели втроЈм, недостаток музыкальности
искупая искренностью:

От Москвы до Бреста
Нет на фронте места...

Стягивались слушать их. МолодЈжь с любопытством глазела на
знаменитость, которую не каждый день увидишь.

Страницы: (271) :  <<  ... 69707172737475767778798081828384 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Я приказал своему груму оседлать Порника и тихонько подвести его к
заднему выходу из палатки. Лошадь оседлали. Я остановился перед ней, готовый
вскочить в седло, едва послышится голос черного с белым пса. Порник
несколько дней не выходил из стойла. В ночном воздухе чувствовалась
прохлада, а я вооружил свои ноги парой острых "убедительных" шпор, которые
раньше в этот день помогли мне оживить одного медленного, флегматичного
конька. Итак, вы, конечно, сами поймете, что едва я позволил Порнику
двинуться вперед, он быстро поскакал. Собака кинулась прочь, мы за ней, и
через мгновение палатка осталась далеко позади нас. Порник мчался по
гладкой, мягкой почве со скоростью чистокровного скакуна на скачке. Еще
мгновение, и мой конь обогнал несчастную собаку, а я... я почти забыл, зачем
мне вздумалось сесть на лошадь и взять с собой длинное копье.
Лихорадочный жар, быстрая скачка, холод бодрящего воздуха, все вместе,
вероятно, лишило меня остатка здравого смысла. Во мне сохранилось слабое
воспоминание о том, как я поднялся на стременах и, потрясая моим копьем,
грозил большой белой луне, которая спокойно смотрела на мою безумную скачку,
и какие вызывающие фразы бросал я кустам дикого терновника, склонявшим свои
ветви. Помнится, я раза два зашатался, качнулся, почти упал на шею Порника и
буквально повис на шпорах. На следующий день об этом рассказали следы.
Несчастная собака, точно одержимая, мчалась по залитой лунным светом
бесконечной равнине. Я помню, как перед нами внезапно вырос подъем и, когда
мы взобрались на возвышенность, внизу блеснула серебряная полоса -
поверхность реки Сетледж. Порник оступился, коснулся носом земли - и в
следующую секунду мы с ним оба тяжело покатились с невидимого откоса.
Вероятно, я потерял сознание, потому что, открыв глаза, увидел, что
лежу ничком на куче мягкого белого песка. Над краем того холма, с которого я
упал, загоралась бледная заря. Вот свет усилился, и я понял, что лежу в
глубине впадины, так сказать, на дне песчаного подковообразного кратера,
одна сторона которого была обращена прямо к мелям Сетледжа...

Киплинг Редьярд (Kipling Rudyard)   
«В кратере»