В круге первом (т.2)

От ветров и водки
Хрипли наши глотки,
Но мы скажем тем, кто упрекнЈт...

Едва началась эта песня, Щагов, сохраняя всЈ ту же улыбку, внутренне
охолодел, и ему стало стыдно перед теми, кого здесь, конечно, не было, кто
глотали днепровскую волну ещЈ в Сорок Первом и грызли новгородскую хвойку в
Сорок Втором. Эти сочинители мало знали тот фронт, который обратили теперь в
святыню. Даже смелейшие из корреспондентов всЈ равно от строевиков
отличались так же непереходимо, как пашущий землю граф от {115}
мужика-пахаря: они не были уставом и приказом связаны с боевым порядком, и
потому никто не возбранял им и не поставил бы в измену испуг, спасение
собственной жизни, бегство с плацдарма. Отсюда зияла пропасть между
психологией строевика, чьи ноги вросли в землю передовой, которому не деться
никуда, а может быть тут и погибнуть, -- и корреспондента с крылышками,
который через два дня поспеет на свою московскую квартиру. Да ещЈ: откуда у
них столько водки, что даже хрипли глотки? Из пайка командарма? Солдату
перед наступлением дают двести, сто пятьдесят...

Там, где мы бывали,
Нам танков не давали,
РепортЈр погибнет -- не беда,
И на "эмке" драной
С кобурой нагана
Первыми вступали в города!

Это "первыми вступали в города" были -- два-три анекдота, когда, плохо
разбираясь в топографической карте, корреспонденты по хорошей дороге (по
плохой "эмка" не шла) заскакивали в "ничей" город и, как ошпаренные,
вырывались оттуда назад.
А Иннокентий, со свешенною головою, слушал и понимал песню ещЈ
по-своему. Войны он не знал совсем, но знал положение наших корреспондентов.
Наш корреспондент совсем не был тем беднягою-репортЈром, каким изображался в
этом стихе. Он не терял работы, опоздав с сенсацией. Наш корреспондент, едва
только показывал свою книжечку, уже был принимаем как важный начальник, как
имеющий право давать установки. Он мог добыть сведения верные, а мог и
неверные, мог сообщить их в газету вовремя или с опозданием, -- карьера его
зависела не от этого, а от правильного мировоззрения. Имея же правильное
мировоззрение, корреспондент не имел большой нужды и лезть на такой плацдарм
или в такое пекло: свою корреспонденцию он мог написать и в тылу.
Дотти охватом кисти обмыкала руку мужа и тихо сидела рядом, не
претендуя ни говорить, ни понимать умные вещи -- самое приятное из еЈ
поведений. Она только хотела сидеть послушною женой, и чтобы видели все, как
{116} они живут хорошо.
Не знала она, как скоро будут еЈ трепать, как стращать -- всЈ равно,
возьмут ли Иннокентия тут, или он вырвется и останется там.
Пока она заботилась только о себе, была груба, властна, стремилась
сокрушить, навязать свои низкие суждения -- Иннокентий думал: и хорошо,
пусть пострадает, пусть образуется, ей полезно.

Страницы: (271) :  <<  ... 70717273747576777879808182838485 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Вернувшись на следующее
утро с подкреплением, они от барки Большого Алека застали только
причальные сваи. Сама барка на многие месяцы была спрятана в Сьюисанские
камыши.
- Но почему его не повесили за убийство? - спросил я. - Соединенные
Штаты, мне думается, достаточно сильны, чтобы привлечь его к
ответственности.
- Он сам отдался в руки властей, и был суд, - ответил Чарли. - Дело
это обошлось ему в пятьдесят тысяч долларов, а выиграл он его на всяких
процессуальных уловках с помощью лучших адвокатов штата. Все греки,
рыбачившие на реке, внесли в это свою лепту. Большой Алек обложил их
налогом и собрал его, как заправский король. Соединенные Штаты, может, и
всемогущи, мой мальчик, но факт остается фактом: Большой Алек - король, у
которого на территории Соединенных Штатов есть и владения и подданные.
- А что ты сделаешь, когда он начнет ловить здесь осетров? Ведь
ловить-то он будет "китайской лесой".
- Поживем - увидим, - пожав плечами, загадочно ответил Чарли.
"Китайская леса" - это хитроумное устройство, изобретенное народом,
именем которого оно названо. Над самым дном, на высоте, начиная от шести
дюймов и до фута, с помощью простой системы поплавков, грузил и якорей
подвешивают тысячи крючков, каждый на отдельной лесе. Крючок и есть самое
примечательное в этой снасти. На нем нет обычной зазубрины, ее заменяет
длинный конусообразный конец, острый, как игла. Крючки висят лишь в
нескольких дюймах один от другого, и когда такая бахрома из тысячи крючков
протянута над самым дном почти на тысячу пятьсот футов, она создает
грозную преграду идущей по низу рыбе.
Такая рыба, как осетр, всегда идет, взрывая носом дно, словно свинья,
поэтому его часто и называют "рыба-свинья". Уколовшись о первый же крючок,
которого он коснулся, осетр в испуге бросается в строну и натыкается на
десяток других крючков. Тогда он начинает отчаянно метаться, и крючок за
крючком вонзаются в его нежное тело; крючки крепко держат злосчастную рыбу
со всех сторон, пока она окончательно не выбьется из сил...

Джек Лондон (Jack London)   
«Рассказы рыбачьего патруля - Король греков»