В круге первом (т.2)

Если марксизм -- не
наука, что ж тогда наука? Откровения Иоанна Богослова? Или Хомяков о
свойствах славянской души?
-- Да не нюхали вы настоящей науки! Вы -- не зиждители! И поэтому
совсем даже не знакомы с наукой! Предметы всех ваших рассуждений --
призраки, а не вещи! А в истинной науке все положения с предельной
строгостью выводятся из исходного!
-- Золотко? Ком-иль-фончик! Так так у нас и есть: всЈ экономическое
учение выводится из товарной клетки. Вся философия -- из трЈх законов
диалектики.
-- Вещное знание подтверждается умением применять выводы на деле!
-- Детка! Что я слышу? Критерий практики в гносеологии? Так ты
стихийный, -- Рубин вытянул крупные губы трубочкой и нарочно сюсюкал, --
материалист! Хо- {118} тя немного примитивный.
-- Вот ты всегда ускользаешь от честного мужского спора! Ты опять
предпочитаешь забрасывать собеседника птичьими словами!
-- А ты опять не говоришь, а заклинаешь! Пифия!
Марфинская пифия! Почему ты думаешь, что я горю желанием с тобой
спорить? Мне это, может быть, так же скучно, как вдалбливать
старику-песочнику, что Солнце не ходит вокруг Земли. Нехай себе дотрусывает,
як знает!
-- Тебе не хочется со мной спорить потому, что ты не умеешь спорить! Вы
все не умеете спорить, потому что избегаете инакомыслящих -- а чтоб не
нарушить стройности мировоззрения! Вы собираетесь все свои и выкобениваетесь
друг перед другом в толковании отцов учения. Вы набираетесь мыслей друг от
друга, они совпадают и раскачиваются до размеров... Да на воле -- (глухо) --
при наличии ЧК, кто с вами осмелится спорить? Когда же вы попадаете в
тюрьму, вот сюда, -- (звонко) -- здесь вы встречаетесь с настоящими
спорщиками! -- и тут-то вы оказываетесь как рыба на песке! И вам остаЈтся
только лаяться и ругаться.
-- По-моему, до сих пор ты облаял меня больше, чем я тебя.
Сологдин и Рубин, как сворожЈнные своими вечными разногласиями, всЈ
сидели у опустевшего имениннища. Абрамсон давно ушЈл читать "Монте-Кристо";
КондрашЈв-Иванов -- размышлять о величии Шекспира; Прянчиков убежал листать
прошлогодний у кого-то "ОгонЈк"; Нержин отправился к дворнику Спиридону;
Потапов, исполняя до конца обязанности хозяйки дома, помыл посуду, разнЈс
тумбочки и лЈг, накрывшись подушкой от света и шума. Многие в комнате спали,
другие тихо читали или переговаривались, и был тот час, когда уже
сомневаешься -- не пропустил ли дежурный выключить свет, заменив его на
синий. А Сологдин и Рубин всЈ сидели на пустой постели Прянчикова в закутке
у последней оставленной тумбочки.
Однако тянуло к спору одного Сологдина: у него сегодня был день побед,
они бурлили в нЈм, не улегались. Да и вообще по его расписанию всякий
воскресный вечер отводился забавам.

Страницы: (271) :  <<  ... 72737475767778798081828384858687 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Он думал, что дело музыки есть выражение чужой, разнообразной жизни, а
не одной своей, - своей мало, личное тело слишком узко для помещения в нем
предмета, представляющего вечный и всеобщий интерес, а не вечно жить - не
надо. И Сарториус выбирал среди встречных людей, кем ему стать из них, чтобы
узнать чужую тайну для музыки.
Воображение другой души, неизвестного ощущения нового тела на себе не
оставляло его. Он думал о мыслях в другой голове, шагал не своей походкой и
жадно радовался опустевшим и готовым сердцем. Молодость его туловища
превращалась в жадное вожделение ума.
Улыбающийся, скромный Ленин сторожил на площадях и улицах все открытые
дороги свежего, социалистического мира, - жизнь простиралась в даль, из
которой не возвращаются.
Одна миловидная девушка, с которой можно было бы прожить полжизни,
посоветовала Сарториусу съездить на Крестовский рынок - там иногда выносят
инструменты, она сама учится в музыкальном техникуме, только не по классу
скрипки. Сарториус хотел несколько минут превратиться в ее мужа, но прежде
поехал за скрипкой.

2

Крестовский рынок был полон торгующих нищих и тайных буржуев, в сухих
страстях и в риске отчаяния добывающих свой хлеб. Нечистый воздух стоял над
многолюдным собранием стоячих и бормочущих людей, - иные из них предлагали
скудные товары, прижимая их руками к своей груди, другие хищно приценялись к
ним, щупая и удручаясь, рассчитывая на вечное приобретение. Здесь продавали
старую одежду покроя девятнадцатого века, пропитанную специальным порошком,
сбереженную в десятилетиях на осторожном теле; здесь были шубы, прошедшие за
время революции столько рук, что меридиан земного шара мал для измерения их
пути между людьми. В толпе торговали еще и такими вещами, которые навсегда
потеряли свое применение - вроде капоров с каких-то чрезвычайных женщин,
украшений от чаш для крещения детей, сюртуков усопших джентельменов, брелков
на брюшную цепочку, урыльников доканализационного периода и прочего, - но
эти вещи шли среди местного человечества не как необходимость, а как валюта
жесткого качественного расчета...

Андрей Платонов   
«Московская скрипка»