В круге первом (т.2)

На каналах Спиридон работал то землекопом,
то плотником, пайку получал большую, и только за Марфу, оставленную с тремя
детьми, ныла его душа.
Потом Спиридону вышел пересуд. Экономическую контрреволюцию ему сменили
на "злоупотребление" и тем он из социально-чуждых стал социально-близкий.
Его вызвали и объявили, что теперь доверяют ему винтовку самоохраны. И хотя
ещЈ вчера Спиридон, как порядочный зэк, бранил конвоиров последними словами,
а самоохранников -- ещЈ круче, -- сегодня он взял ту протянутую ему винтовку
и повЈл своих вчерашних товарищей под конвоем, потому что это уменьшало срок
его заключения и давало сорок рублей в месяц для отсылки домой.
Вскоре начальник лагеря, у которого было две ромбы, поздравил его с
освобождением. Спиридон документы выписал не в колхоз, а на завод, забрал
туда Марфу с детьми и в короткое время уже попал на заводскую красную доску
как один из лучших стеклодувов. Он гнал сверхурочные, чтобы наверстать всЈ,
что потеряно было с самого пожара. Уже их мысли были о маленькой хатЈнке с
огородом и как учить дальше детей. Детям было пятнадцать, четырнадцать и
тринадцать, когда грохнула война. Очень быстро фронт стал подходить к их
посЈлку. Власти, кого успевали, угоняли на восток, и весь их посЈлок успели
согнать.
На каждом повороте Спиридоновой судьбы Нержин теперь притаивался,
ожидая, что ещЈ выкинет Спиридон. Он уж предполагал, не останется ли
Спиридон ждать немцев, тая злость за лагерь. Отнюдь! Спиридон вЈл себя
поначалу как в лучших патриотических романах: что было добра -- закопал в
землю, и как только оборудование {137} завода отправили вагонами, а рабочим
раздали телеги, -- посадил на тую телегу троих детей и жЈнку и -- "лошадь
чужая, кнут не свой, погоняй не стой!" -- от Почепа отступал до самой
Калуги, как многие тысячи других.
Но под Калугою что-то хрустнуло, куда-то их поток разбился, уже стали
их не тысячи, а только сотни, да и то мужчин намерялись в первом же
военкомате забрать в армию, а чтоб семьи ехали дальше сами.
И вот тут-то, лишь только ясно стало, что с семьЈй ему теперь подкатило
расставаться, Спиридон, так же нимало не сомневаясь в своей правоте, отбился
в лесу, переждал линию фронта -- и на той же телеге, и на лошади той же, но
уже не безразлично-казЈнной, а хранимой, своей -- повЈз семью назад, от
Калуги до Почепа и вернулся в исконную свою деревню и поселился в свободной
чьей-то хате. И тут сказали: из колхозной бывшей земли бери сколько можешь
обработать -- обрабатывай. И Спиридон взял, и стал пахать еЈ и засевать безо
всяких угрызений совести и не следя за сводками войны, работал уверенно и
ровно, как если б то шли далЈкие годы, когда ни колхозов не было ещЈ, ни
войны.
Приходили к нему партизаны, говорили -- собирайся, Спиридон, воевать
надо, а не пахать.

Страницы: (271) :  <<  ... 858687888990919293949596979899100 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
И все же я питаю особое пристрастие к кучерам кабриолетов, быть может
потому, что у меня редко бывают деньги, которые я мог бы позабыть в их
экипаже.
Если я не поглощен мыслями о своей новой драме, не еду на скучнейшую
репетицию или не возвращаюсь со спектакля, едва не усыпившего меня, то
вступаю в беседу с кучером кабриолета и порой за те десять минут, что
длится поездка, забавляюсь в той же мере, в какой проскучал все четыре часа
на вечере, с которого он везет меня домой.
Словом, в голове у меня специальное отделение для этих воспоминаний
стоимостью в двадцать пять су.
Одно из них оставило глубокий след в моей душе. А между тем прошло уже
около года с тех пор, как Кантийон поведал мне историю, которую я собираюсь
пересказать читателям.
Кантийон - кучер кабриолета за номером 221.
Это человек лет сорока - сорока пяти, темноволосый, с резкими чертами
лица. В ту пору, а именно 1 января 1831 года, он носил фетровую шляпу с
остатками галуна, вишневый редингот с остатками нашивок и сапоги с
остатками отворотов. За прошедшие с тех пор одиннадцать месяцев все эти
остатки должны были исчезнуть. Вскоре читатель поймет, откуда проистекает
или, точнее, проистекала (ибо я не видел Кантийона с того достопамятного
дня) эта явная разница между его костюмом и костюмом его собратьев.
Как я уже говорил, наступило 1 января 1831 года. Было шесть часов
утра. Я заранее наметил серию предстоящих визитов, составив улица за улицей
список тех друзей, коих всегда полезно поздравить на 1 января, облобызав их
в обе щеки и пожав им обе руки, короче говоря, тех симпатичных людей,
которых не видишь иной раз по полугоду, которых встречаешь с распростертыми
объятиями и у которых никогда не оставляешь своей визитной карточки.
Мой слуга сбегал за кабриолетом; он выбрал Кантийона, и Кантийон был
обязан этим предпочтением остаткам своих галунов, остаткам своих нашивок и
остаткам своих отворотов: Жозеф чутьем угадал бывшего собрата...

Дюма Александр (Alexandre Dumas)   
«Кучер кабриолета»