В круге первом (т.2)

А там сажали на поезда и давали талоны на
питание аж до Рейнской {139} области. Сперва прошелестел такой слух, что с
детьми брать не будут -- и Спиридон уже смекал, как поворачивать. Но взяли
всех -- и он бросил ни за так телегу с лошадью и уехал. Под Майнцем его с
мальчиками определили на завод, а жену с дочкой поставили работницами к
бауэрам.
И вот на том заводе однажды немецкий мастер ударил сына Спиридонова
младшенького. Спиридон не думал долго, а с топором подскочил и замахнулся на
мастера. По законам германского райха, дойди только до законов, замах такой
значил -- расстрел Спиридону. Но мастер остыл, подошЈл к бунтовщику и
сказал, как передавал теперь Спиридон:
-- Я сам -- фатер. Я тебя -- ферштэе.
И не доложил дальше! И узнал вскоре Спиридон, что в то самое утро
мастер получил извещение о смерти сына в России.
ОкалЈнный, с околоченными боками, Спиридон, вспоминая того рейнского
мастера, не стыдясь, отирал слезу рукавом:
-- После этого я на немцев не сердюся. Что хату сожгли и всЈ зло этот
фатер снял. Ведь проникся же человек! -- вот тебе и немец...
Но это было из редких, из очень редких потрясений в своей правоте,
колебнувшее дух упрямого рыжего мужика. Все остальные тяжЈлые годы, во всех
жестоких выныриваниях и окунаньях, никакие раздумки не обессиливали
Спиридона в минуты решений. И так своей повседневной методикой Спиридон
опровергал лучшие страницы Монтеня и Шаррона.
Несмотря на ужасающее невежество и беспонятность Спиридона Егорова в
отношении высших порождений человеческого духа и общества -- отличались
равномерной трезвостью его действия и решения. И если знал он, что все
деревенские собаки перестреляны немцами, то, хоть знал это не специально, а
было это с ним, и отрубленную коровью голову клал спокойно в лЈгкий снежок,
чего бы никак не сделал в другое время. И хоть никогда, конечно, не изучал
он ни географии, ни немецкого языка, но когда худо привелось им на постройке
окопов в Эльзасе (ещЈ и американцы с самолЈтов их поливали) -- он убежал от-
{140} туда со старшим сыном и, никого не спрашивая, и не читая немецких
надписей, днЈм перетаиваясь, одними ночами, по незнаемой земле, без дорог,
прямо, как летает ворона, просЈк девяносто километров и дом в дом подкрался
к тому бауэру под Майнцем, у которого работала жена. Там они и досидели в
бункере в саду до прихода американцев.
Ни один из вечно-проклятых вопросов о критерии истинности чувственного
восприятия, об адекватности нашего познания вещам в себе -- не терзал
Спиридона. Он был уверен, что видит, слышит, обоняет и понимает всЈ --
неоплошно.
Так же и в учении о добродетели всЈ у Спиридона было бесшумно и одно к
одному подогнано. Он никого не оговаривал. Никогда не лжесвидетельствовал.
Сквернословил только по нужде.

Страницы: (271) :  <<  ... 87888990919293949596979899100101102 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Потом сразу хватаем вдвоем за длинные штоки и бегом несем искрящееся литье в
соседнюю мастерскую, где выливаем металл в приготовленные формы.
Когда опорожним всю печь, вновь наполняем ее болванками корявой
пузырчатой меди и ждем, покуривая и регулируя нефть.
Около нашей печи работали трое -- Игнат, старый рабочий, почти ослепший
от блеска литья, с постоянно гноящимися, налитыми кровью глазами, и двое
нас, новичков, я и Ваня, только недавно поступивших на завод. Мы работали
весело, и день пролетал незаметно. Полуголые, мы хохотали и обливались
водой, рассказывали, думали -- и слушали нескончаемую, глухую, связавшую
начало с концом песнь машин...
-- И, скажи ты мне на милость, что это огонь не залаживается: чихает --
и шабаш!... -- Игнат, наш "старшой", был недоволен и ворчал. После обеда, в
печи, действительно, что-то стало часто пофыркивать и клубы вонючего дыма
были гуще, чем обыкновенно.
-- Ну-ну, стерва, ну-ну, растяпа, черт, поговори у меня, поговори! --
Игнат подвинчивал нефти и подбадривал фыркающее пламя. Внутри печи теперь
уже раздавались целые взрывы и странное поплескивание; металл нагревался
плохо.
Что-то не ладилось. Я подошел, не зная зачем, к мотору, посмотрел на
измеритель числа оборотов и прислушался. Машина работала чудесно.
Обернувшись, чтобы уходить, я на мгновение увидел белый огненный бич,
рванувшийся высоко из нашей печи. Глухой удар ухнул и повторился раза четыре
под сводами крыши мастерской, взмахивая вверх свистящими полосами огня и
тяжело опуская их вокруг...
Я стоял у мотора, шагах в десяти от печи и видел, как метнулся куда-то
Ваня, как присел, обхватив голову, Игнат...
Инстинктивно я схватил рукоятку и прервал ток. Мотор, повертевшись
немного по инерции, остановился.
Упавшие бичи раскаленного металла расходились по радиусам от печи и еще
шипели, медленно охлаждаясь, испуская свою страшную силу. Как гады,
побеждающие и свободные, они дерзко и вызывающе раскинулись на железном полу
во властных изгибах, оставляя на черном далеком потолке и балках беловатые
отсветы -- свои отражения...

Андрей Платонов   
«Очередной»