Два рассказа

Да хватало у них забот покрупней. На
главной площади близ того же монастыря как-то собрали они сразу пять
возрастов призывников - тут выскочил сбоку лихой всадник чубатый на
серой лошади, заорал: "Товарищи! А что Ленин обещал? Что больше никогда
воевать не будем! так ступайте по домам! Только-только отвоевали, а
теперь опять на войну гонят? А-рас-сходись по домам!!" И - как полыхнуло
по этим парням в серо-чёрной крестьянской одёжке: от того окрика - по
сыпали, посыпали вразбежку, кто сразу за город, к лескам, в дезертиры,
кто по городу заметался и мятежничал - и уже власти сами бежали. Через
день вернулись с конницей Киквидзе.
Годы гражданской войны Эктов прожил в душевной потерянности: за
жестоким междоусобным уничтожением соотечественников и под железной
подошвой большевицкой диктатуры - потерялся смысл жизни и всей России и
своей собственной. Ничего и близко сходного никогда на Руси не бывало.
Человеческая жизнь вообще потеряла своё разумное привычное течение,
деятельность разумных существ, - но, при большевиках, затаилась,
исказилась в тайных, обходных или хитро-изобретательных ручейках.
Однако, убеждённому демократу Эктову никак не казалась выходом и победа
бы белых, и возврат казацких нагаек. И когда в августе Девятнадцатого
конница Мамонтова на два дня врывалась и в Тамбов, - за эти двое суток,
хоть и сбежала ЧК из Казанского монастыря, а не ощутил он душевного
освобождения или удовлетворения. (Да, впрочем, и видно было, что это -
всего лишь короткий наскок.) Да вся тамбовская интеллигенция считала
режим большевиков вовсе недолговечным: ну год-два-три и свалятся, и
Россия вернётся к теперь уже демократической жизни. А в крайностях
большевиков проявлялась не только же злая воля их или недомыслие, но и
наслоенные трудности трёхлетней внешней войны и сразу же вослед
гражданской.
Тамбов, окружённый хлебородной губернией, не знал в эти годы полного
голода, но стыла зимами опасная нужда и требовала от людей отдавать все
силы ума и души - бытовой изворотливости. И крестьянский раздольный мир
вокруг Тамбова стал разрушаться безжалостно вгоняемыми клиньями сперва
заградотрядов (отбиравших у крестьян зерно и продукты просто при
перевозе по дорогам), продотрядов и отрядов по ловле дезертиров. Вход
такого отряда в замершую от страха деревню всегда означал неминуемые
расстрелы хоть нескольких крестьян, хоть одного-двух, в науку всей
деревне. (Могли и с крыльца волостного правления запустить из пулемёта
боевыми патронами очередь наугад.) А всегда и у всех отрядов начинался
большой грабёж. Продотряд располагался в деревне постоем и прежде всего
требовал кормить самого себя: "Давай барана! давай гусей! яиц, масла,
молока, хлеба!" (А потом и - полотенца, простыни, сапоги.

Страницы: (50) : 123456789101112131415 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Сохрани меня, Боже,
проповедовать застой! Застой - смерть. Я иду, как те люди, о которых
говорит Данте, что ноги их идут вперед, но головы поворачиваются к пяткам.
Я особенно ищу, и я особенно жалею, что приходится искать в прошлом
это общество, оно исчезает, оно испаряется, исчезает, как одно из тех
привидений, о которых я собираюсь рассказывать.
Я ищу общество, которое создает изящество, галантность, оно создавало
жизнь, которой стоило жить (извиняюсь за это выражение, я не член Академии
и могу себе это позволить); умерло ли это общество, или мы его убили?
Вот, помню, еще ребенком, я был с отцом у мадам де Монтессон. То была
важная дама, дама прошлого столетия. Она вышла замуж шестьдесят лет тому
назад за герцога Орлеанского, деда короля Луи Филиппа. Тогда ей было
восемьдесят лет. Она жила в богатом отеле на Шоссе д'Антен. Наполеон
выдавал ей пенсию в сто тысяч экю.
Знаете, почему давалась ей пенсия, занесенная в красную книгу
преемником Людовика XVI? Нет! Прекрасно. Мадам де Монтессон получала пенсию
в сто тысяч экю за то, что она сохранила в своем салоне традиции хорошего
общества времен Людовика XIV и XV. Ровно половину этой суммы платит теперь
Палата ее племяннику за то, чтобы он заставил Францию забыть то, что дядя
его желал, чтобы она помнила.
Вы не поверите, мой милый друг, но вот это слово, которое я по
неосторожности произнес: "Палата", меня опять возвращает к мемуарам маркиза
д'Аржансона.
Почему?
Вы увидите.
- Жалуются, - говорил он, - что в наше время не умеют вести разговор
во Франции. Я знаю причину. У наших современников исчезает способность
слушать. Слушают слегка или совсем не слушают. Я сделал такое наблюдение в
лучшем обществе, в котором мне приходилось бывать.
Ну, мой милый друг, какое же лучшее общество можно посещать в наше
время? Несомненно то, которое восемь миллионов избирателей сочли
достаточным представлять их интересы, мнения, дух Франции...

Дюма Александр (Alexandre Dumas)   
«Тысяча и один призрак»