Два рассказа

Но - и чем гордишься.
Да ещё надо хорошо взвесить: о чём вообще НЕ НАДО вспоминать. А о
чём можно - то в каких выражениях. Можно такое написать, что и дальше
погоришь, потеряешь и последний покой. И эту расчудесную дачу на берегу
Москва-реки.
Какой тут вид. С высокого берега, и рядом - красавицы сосны,
взлётные стволы, есть и лет по двести. Отсюда - спуск, дорожка песчаная,
с присыпом игл. И - спокойный изгиб голубоватого течения. Оно - чистое
тут, после рублёвского водохранилища, заповедника. И если гребёт лодка -
знаешь, что - кто-то из своих, или сосед. Никто тут не браконьерствует,
никто не озорует.
Через заднюю калитку есть тропинка к реке, можно спуститься. Но Галя
- не ходит, а Машеньку семилетнюю тем более без себя не пускает. А тебе
когда под семьдесят - приятней сидеть наверху, на веранде. Теперь - даже
и по участку с палицей.
Стал и недослышивать. Не всякую птицу, не всякий шорох.
Дача-то хороша-хороша, да только государственная, и на каждой
мебелюшке - инвентарный номер прибит. Владение - ПОЖИЗНЕННОЕ. Вот умрёшь
- и Галю, в 40 лет, с дочуркой, с тёщей, и выселят тотчас. (Первой семьи
- уже нет, дочери замужние отделились.)
А два инфаркта уже было (если только инфаркта). Но растянуло,
рассосало, прошло. После второго - и взялся писать.
Последний простор старости. Подумать-подумать, посмотреть на реку,
что-нибудь и дописать.
А то - голова заболит. (Иногда болит.)
Скучней всего писать о временах давно прошлых. Об отрочестве своём.
Об империалистической войне. Да и о своей эскадронной молодости - что
писать, чем отличился? Настоящий интерес начинается с того времени, как
уже прочно уставился советский строй. Устойчивая военная жизнь только и
началась с 20-х годов: тренировка в разнообразнейшей кавалерийской
службе, отработка в тактических учениях, и, как вершина всего, -
манёвры. Безупречно подчиняется тебе твоё тело, взмах руки с коня, сам
конь - и: сперва - твой эскадрон, потом - твой полк. Твоя бригада.
Наконец, когда-то, и твоя дивизия. (Дал Уборевич, высмотрел воина.) А
ещё сильней себя ощущаешь как частица единого великого организма -
железной Партии. (Всегда мечтал быть похожим на замечательного
большевика Блюхера - мытищинского рабочего, получившего, сперва в шутку,
кличку известного немецкого полководца.)
Увлекаешься тактической учёбой и, конечно, в практических делах
чувствуешь себя сильней, чем в вопросах теории. А вот - возьмут тебя на
год в высшую кавалерийскую школу, а там зададут тебе тему доклада:
"Основные факторы, влияющие на теорию военного искусства",- и как в
лепёшку тебя расшибли: чего это такое? какие факторы? о чём тут
говорить? кого спросить? (Приятель по курсам Костя Рокоссовский подмог.
А другой приятель, Ерёменко, - ну просто дуб.

Страницы: (50) :  <<  ... 21222324252627282930313233343536 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Они, эти борцы-отшельники, были сродни горам, ибо каждое из
них, в особенности те, что стояли ближе к вершинам, вело свою незаметную, но
упорную войну за жизнь и рост -- с ветрами, ненастьями и скудной каменистой
почвой. Каждое из них несло свое бремя, каждое упрямо цеплялось за все, что
придется, и от этого у каждого из них был свой собственный образ и свои
особые раны. Я видел сосны, которым ветер позволил иметь ветви лишь с одной
стороны; другие, подобно змеям, обвили своими красными стволами нависшие над
кручами обломки скал, так что дерево и камень стали одно целое и помогали
друг другу выстоять. Они смотрели на меня, словно грозные воители, внушая
благоговейный страх и уважение.
Мужчины и женщины наши тоже были похожи на них: строгие, темноликие,
неразговорчивые, а лучшие из них -- и вовсе молчуны. Потому-то я и привык
смотреть на людей, как на деревья или скалы, задумываться о них и почитать
их не меньше, а любить не больше, чем тихие сосны.
Деревушка наша Нимикон раскинулась на треугольном, зажатом между двумя
горными выступами косогоре на берегу озера. Одна дорога ведет в
расположенный неподалеку монастырь, другая в соседнюю деревню, до которой
четыре с половиной часа ходу; до остальных деревень можно добраться только
по воде. Деревянные дома наши выстроены все в старом стиле, и возраст их не
поддается определению: новых среди них почти никогда не бывает, а старые
домишки хозяева по мере нужды подправляют то с одного, то с другого боку, в
этом году половицы, в следующем кусок кровли, а то и просто полбревна или
планку, что когда-то была частью обшивки в горнице, а теперь пришла на смену
какому-нибудь сгнившему стропилу под крышей; а отслужив свой срок и здесь,
сгодится на что-нибудь в хлеву или на сеновале, прежде чем пойти на
растопку, на худой конец украсит собой входную дверь...

Герман Гёссе (Hermann Hesse)   
«Петер Каменцинд»