Два рассказа

И Сталин тут же
объявил - сбор Народного Ополчения.)
От этой замеченной шаткости Сталина Жуков отваживался на веские
советы. В конце июля осмелился посоветовать: сдать Киев и уходить за
Днепр, спасать оттуда мощные силы, чтоб их не окружили. Сталин с
Мехлисом в два голоса разнесли за капитулянтство. И тут же Сталин снял
Жукова с Генштаба и отправил оттеснять немцев под Ельней. (А мог и хуже:
в те недели - расстрелял десяток крупнейших замечательных генералов, с
успехами и в испанской войне, хотя - Мерецкова вдруг выпустил.)
Под Ельней - хоть мясорубочные были бои, зато не высокоштабные
размышления, реальная операция - и Жуков выиграл её за неделю. (Конечно,
этот ельнинский выступ разумней было бы отсечь и окружить, да тогда ещё
не хватало у нас уверенности.)
А Киев-то - пришлось сдать, но уже при огромном "мешке" пленных. (А
скольких Власов оттуда вывел, за 500 километров, да теперь и вспоминать
его нельзя.) Вот - остался бы Жуков командовать Юго-Западным - может, и
ему бы досталось застрелиться, как Кирпоносу.
И, необычайное: в начале сентября вызвав Жукова, Сталин признал его
правоту тогда о Киеве... И тут же продиктовал приказ, сверхсекретный,
два Ноля два раза Девятнадцать: формировать из полков НКВД ЗАГРАДОТРЯДЫ;
занимать линии в тылу наших войск и вести огонь по своим отступающим.
(Во как! А - что и делать, если не стоят насмерть, а бегут?) И тут же -
послал спасать отрезанный Ленинград, а спасённый Жуковым центральный
участок фронта передать другим. Но всё время сохранял Жукову звание
члена Ставки - и это дало ему много научиться у военно образованных
Шапошникова, Василевского и Ватутина. (А учиться - и хотелось, и надо
же, край.) Они много ему передали - а всё-таки главным щитом или
тараном, или болванкой - на всякий опаснейший участок всегда с размаху
кидали Жукова.
По полной стратегической и оперативной неграмотности, при никаком
представлении о взаимодействии родов войск (в багаже - что осталось от
Гражданской войны), Сталин в первые недели войны нараспоряжался
беспрекословно, наворотил ошибок, - теперь стал осторожнее. Бориса
Михайловича Шапошникова, вновь назначенного начальником Генштаба,
единственного из военачальников называл по имени-отчеству и ему
единственному даже разрешал курить в своём кабинете. (А с остальными - и
за руку здоровался редко.)
Но несравнимо выше всех военачальников держались Сталиным все члены
Политбюро, да ещё такой любимый как Мехлис (пока не загубил полностью
восточнокрымский плацдарм). Бывало не раз, что, при нескольких
политбюровцах выслушав генерала, Сталин говорил: "Выйдите пока, мы тут
посовещаемся". Генерал выходил - послушно ожидать решения участи своего
проекта или даже своей головы, и нисколько при том не обижаясь: все мы -
коммунисты, а политбюровцы - высшие из нас, даже хоть и Щербаков, - и
естественно, что они там решают без нас.

Страницы: (50) :  <<  ... 25262728293031323334353637383940 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...

Бимиии! Когда я слышу
Это имя, бьется сердце,
Воскресают к новой жизни
Грезы юности далекой.

Но глаза их так печальны,
На челе венок увядший,
И над ними в нежной скорби
Мертвый плачет соловей.

Я ж, забыв свои недуги,
Так соскакиваю с ложа,
Что дурацкий балахон мой
Расползается по швам.

И тогда смеюсь я горько:
Ах, ведь зто попугаи
Прохрипели так потешно,
Так печально: "Бимини!"

"Помоги, святая муза,
Фея мудрая Парнаса,
Сделай чудо, покажи мне
Мощь поэзии священной!

Докажи, что ты колдунья,
Зачаруй мне эту песню,
Чтоб она волшебным судном
Поплыла на Бимини!"

И едва я так промолвил,
Вмиг исполнилось желанье,
И смотрю, корабль волшебный
Гордо Сходит с верфей мысли.

Кто со мной на Бимини?
Господа и дамы, просим!
Понесут волна и ветер
Мой корабль на Бимини.

Если мучает подагра
Благородных кавалеров,
Если милых дам волнует
Неуместная морщинка --

Все со мной на Бимини!
Этот курс гидропатичен,
Он магическое средство
От зазорного недуга.

И не бойтесь, пассажиры,
Мой корабль вполне надежен:
Из хореев тверже дуба
Мощный киль его сработай,

Держит руль воображенье,
Паруса вздувает бодрость,
Юкги - резвые остроты,
На борту ль рассудок? Вряд ли!

Реи судна -- из метафор,
Мачты судна - из гипербол,
Флаг романтикой раскрашен,--
Он, как знамя Барбароссы,

Черио-красно-золотой.
Я такое знамя видел
Во дворце горы Кифгайзер
И во франкфуртском соборе.

В море сказочного мира,
В синем море вечной сказки,
Мой корабль, мечте послушный,
Пролагает путь волшебный.

Перед ним в лазури зыбкой,
В водометах искр алмазных
Кувыркаются и плещут
Болыыемордые дельфины,

А на них амуры едут,
Водяные почтальоны, --
Раздувая тыквой щеки,
Трубят в раковины громко;

И причудливое эхо
Громовым фанфарам вторит,
А из темно-синей глуби
Смех доносится и хохот...

Гейне (Хейне) Генрих (Heine Heinrich)   
«Бимини»