Желябугские выселки

И двое в кузове с Андреяшиным.
Закрыли борт - покатила машина.
Хоть и выживет? - ушел от нас.
А к Орлу его - прямо и идем, прямехонько в лоб.
Хмуро расходились.
Да, вспомнил: уголовно отвечать.
А Дугина - служба томит:
- Таащ старштенант! Так трэба сращивать? Як будэмо?
И линейные - сидят на старте, готовые. Со страхом. Тот же и Галкин, по
случайности уцелевший.
А там - по нашим танкам бьют.
Кого беречь? Там - беречь? Здесь - беречь?
- По-до-ждите, - цежу. - Маленько еще подождем.
И - как чувствовал! Выстрелы почти не слышны, и от шума, и от зноя- а
всей толчеей! - полтора десятка ста-пяти-миллиметровых - опять же сюда! где
Андреяшина пристигло, и еще поближе - черные взметы на склоне!
Одну избу - в дым. С другой - крышу срезало.
- Не говорите им там, в подвале.
Вот так бы и накрыли, когда тело брали.
Митька - снизу, от Дугина, ко мне с посланием:
- И предупредитель перебило! - так кричит, будто рад.
Так и тем более, извременим.
Как дедушка мой говорил: "Та хай им грець!" Одно к одному.
За всю армию - не мне отвечать. Да и командующий не ответит. А на мне -
вот эти шестьдесят голов. Как Овсянников говорит: "Надо нам людей берегти,
ой берегти".
Еще сождем.
Курю бессмысленно, только еще дурней на душе.
И - какое-то отупение переполняющее, мозг как будто сошел с рельсов,
самого простого не сообразишь.
Прошло минут двадцать, больше налета нет. Теперь послал Галкина и
Кропачева - чинить. Раз перебиты все сразу - так тут и порывы, при станции,
на виду. На боках у них по телефону - прозванивать, проверять.
А к телефонам нижним - меня опять звали.
Комбатам соседним объяснил: посты перебиты.
Толочков считает: 415ю подавили, не проявляется.
А налета - так больше и нет. Починили. Где и кровь Андреяшина.
Вернулись. Ну, молодцы ребята.
Только звуки немецких орудий - все те ж нечеткие. Шпарит солнце- сил
нет. Облака кучевые появились, но - не стянутся они.
Ботнев сменил меня на центральной.
Вернулся Овсянников. Умучился до поту, гимнастерка в темных, мокрых
пятнах. Про Андреяшина уже по проводу знал. На возврате и он попал под
налет. Перележал на ровнинке, ничем не загородишься. Предупредителю, хоть и
за камнями теперь, - тяжело, головы не высунешь.
И у самого - пилотку потную снял - голова взвихрена, клоки неулежные,
дыбятся. А порядливо так рассказывает обо всем, с володимирским своим
оканьем.
- Иди, Витя, поспи.
Пошел.
А текут часы - и ото всего стука, грюка, от ералаша, дерганий твое
сверхсильное напряжение начинает погружаться в тупость. Какой-то нагар души,
распухшая голова - и от бессонницы, и от взрыва не прошло, голову клонит,
глаза воспалены.

Страницы: (29) :  <<  ... 9101112131415161718192021222324 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Молодой снежок чуть
запорошил крепкий, старый. От бани в саду, стеклянно блещущей крышей, бежит
гончая Заливка. "Здравствуй, -- говорит ей Хрущев. -- Мы одни с тобой не
спим. Жалко спать, коротка жизнь, поздно начинаешь понимать, как хороша
она..."
Он подходит к снегуру и медлит минуту. Потом решительно, с
удовольствием ударяет в него ногою. Летят рога, рассыпается белыми комьями
бычья голова... Еще один удар, - и остается только куча снега. Озаренный
луной, Хрущев стоит над нею и, засунув руки в карманы куртки, глядит на
блещущую крышу. Он наклоняет к плечу свое бледное лицо с черной бородой,
свою оленью шапку, стараясь уловить и запомнить оттенок блеска. Потом
поворачивается и медленно идет по тропинке от дома к скотному двору.
Двигается у ног его, по снегу, косая тень. Дойдя до сугробов, он пробирается
между ними к воротам. Ворота отзынуты. Он заглядывает в щель, откуда резко
тянет северным ветром. Он с нежностью думает о Коле, думает о том, что в
жизни все трогательно, все полно смысла, все значительно...

Бунин Иван Алексеевич   
«Снежный бык»