Знают истину танки!

(Выйди, коханая, працею зморена,
Хоч на хвылыноньку в гай!..)

МЫ ОТХОДИМ

по большому бараку, а потом и теряем бандуру из виду. Но она все
играет, надрывая душу. Потом тише.
= Внизу сидит старик с головою льва, только без гривы. Щеки
небриты, сильно заросли. Высокое чело, оголенное возрастом темя. Он -
в очках, штопает шерстяной носок.
Близкий голос:
- А за что, Дементий Григорьич, могли посадить вас, безвредней-
шего ботаника?
Дементий Григорьич поверх очков покосился на спросившего.
Улыбнулся:
- Ботаников-то и сажают, вы газет не читаете?.. Впрочем, я не за
ботанику. Я раньше успел...
Штопает носок.
...Будь это лет сорок - полсотни назад, я вполне мог бы
послужить персонажем для чеховского рассказа. Ученая размазня,
собирающая свои гербарии где-то в захолустной России. Писал бы труд о
каком-нибудь "леукантемум вульгарис". Ну и девушка, конечно,-
передовая, непонятная... Какое-нибудь мучительное провожание между
ржи, при луне. Кажется, даже такой рассказ у Чехова есть. Но в наше
время новеллы имеют другие сюжеты. Я наказан за реликтовое чувство:
за нелепое желание защищать родину. Тюрьма моя началась с того, что я
записался в народное ополчение. Кто не пошел - продвинулся, преуспел.
А ополчение бросили с палками на танки, сдали в плен и от издыхающих
в плену отказались...
Занимается своим носком.

КОСАЯ ШТОРКА, ЗАЙДЯ ЗА ДИАГОНАЛЬ ЭКРАНА, ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ ЧЁРНОЙ
ЧЕРТОЙ.

В нижнем задавленном углу, окруженное сизыми клубами затемнения,
остается освещенное лицо ботаника. Он - штопает.
А наверху, на просторе экрана - светлая чистая комната. Портрет
маршала Сталина на стене. Пирамидка с карабинами и автоматами. На
нескольких скамьях, друг за другом, сидят солдаты, сняв фуражки на
колени. Бритые головы. Привыкшие к исполнению лица. Очень серьезные,
как перед фотоаппаратом. Скомандуй им залп - и тотчас будет залп.

ПЛАВНЫЙ ПОВОРОТ ОБЪЕКТИВА.

Солдаты - затылками, а лицом к нам - их политрук. Толоконный
лоб!
- ...ознакомить вас с некоторыми судебными делами заключенных,
чтобы вы понимали, кого вам поручено охранять. Это - отбросы
общества, это - гады, задохнувшиеся от ненависти, это - политическое
отребье, недостойное того хлеба и каши, которые им дает советская
власть. Я вот в канцелярии лагеря выбрал дела наугад...
Политрук берет папку из стопы перед ним, раскрывает...
...Меженинов Дементий Григорьевич. По специальности ботаник.
Прокрался в аппарат Академии наук. Получал огромную зарплату.
Спрашивается - чего еще ему не хватало? Так нет! - он отравлял
семенные фонды! Подрывал прогрессивную систему академика Лысенко и
тем способствовал гибели урожаев! А во время войны пошел и предал
родину!.

Страницы: (59) :  <<  ... 6789101112131415161718192021 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Если мы тем не менее упорно пытались кое-что выяснить о жизни Ludi
magistri Josephi III и набросать в общих чертах портрет его личности, то
делали мы это не ради культа отдельных лиц и не из неповиновения обычаям,
как нам думается, а, напротив, только ради служения истине и науке. Давно
известно: чем острее и неумолимее сформулирован тезис, тем настойчивее
требует он антитезиса. Мы одобряем и чтим идею, лежащую в основе анонимности
наших властей и нашей духовной жизни. Но, глядя на предысторию этой же
духовной жизни, то есть на развитие игры в бисер, мы не можем не видеть, что
каждая ее фаза, каждая разработка, каждое новшество, каждый существенный
сдвиг, считать ли его прогрессивным или консервативным, неукоснительно
являют нам хоть и не своего единственного и настоящего автора, но зато самый
четкий свой облик как раз в лице того, кто ввел это новшество, став орудием
усовершенствования и трансформации.
Впрочем, наше сегодняшнее понимание личности весьма отлично от того,
что подразумевали под этим биографы и историки прежних времен. Для них, и
особенно для авторов тех эпох, которые явно тяготели к форме биографии,
самым существенным в той или иной личности были, пожалуй, отклонение от
нормы, враждебность ей, уникальность, часто даже патология, а сегодня мы
говорим о выдающихся личностях вообще только тогда, когда перед нами люди,
которым, независимо от всяких оригинальностей и странностей, удалось как
можно полнее подчиниться общему порядку, как можно совершеннее служить
сверхличным задачам. Если присмотреться попристальней, то идеал этот был
знаком уже древности: образ "мудреца" или "совершенного человека" у древних
китайцев, например, или идеал сократовского учения о добродетели почти
неотличимы от нашего идеала; да и некоторым крупным духовным корпорациям
были знакомы сходные принципы, например римской церкви в эпохи ее подъема, и
иные величайшие ее фигуры, скажем святой Фома Аквинский, кажутся нам,
наподобие раннегреческих скульптур, скорее классическими представителями
каких-то типов, чем конкретными лицами...

Герман Гёссе (Hermann Hesse)   
«Игра в бисер»