Знают истину танки!

.
И оглядясь:
...Ну, ходимть, бригадиры, до Богдана! Галушки будем йисты!

ОТ НЕГО ВИДИМ

как Гай и Климов, сидя, съезжают по крыше сюда, вниз, и спры-
гивают на чердак.
= Здесь темнее. Двое уже сидят, остальные усаживаются под скосом
крыши, в уголке чердака. Здороваются.
- Селям, Магомет!.. Здравствуй, Антонас!
= Богдан:
- Що ж, панство, можливо буты спочинать? От мусульманского
центра- е, от литовского - е, у русских ниякого центра нэма, Петька
будэ тут за усю Московию. А у нас, щирых украинцев, руки завсе на
ножах, тильки свистни!

плотничий стук - отдаленным фоном.

КРУПНЫМ ПЛАНОМ, ИНОГДА ПЕРЕМЕЩАЯСЬ, ОБЪЕКТИВ ПОКАЗЫВАЕТ НАМ

то двух, то трех из пяти. Эпическое лицо кавказского горца
Магомета, доступное крайностям вражды и понимания (он уже очень не
молод). Смуглого стройного литовца Антонаса - какими бывают они,
будто сошедши с классического барельефа. Румяного самодовольного
Богдана. Климова. Страстно говорящего Гая:
- Друзья! Вы видите - до какого мы края... Нас доводят голодом,
калечат в карцерах, травят медью. И собаками травят. И топчут в пыли.
Срока наши не кончатся никогда! Милосердия от них...? - никогда! Мы
тут новые, но десять поколений арестантов сложили кости в этой
пустыне и в этих рудниках! И мы - тоже сложим! Если не поднимемся с
колен! МГБ нас как паук оплело, пересеяло нас стукачами большими и
малыми. Мы потому брюхом на земле, что сами на себя каждый день и
каждый час доносим начальству. Так какой же выход? Чтоб мы могли
собираться! Чтоб мы могли говорить! Чтоб мы жить могли! Выход один:
Лицо Гая. Он страшен.
- Н о ж в с е р д ц е с т у к а ч а!
Магомет. Литовец. Климов. Бандеровец.
Да это трибунал!
...Пусть скажет нам Бог христианский, Бог мусульманский, Бог
нашей совести - какой нам оставили выход другой?!
Они воодушевлены! Их тоже уже не разжалобишь!
...Не сами ли стукачи поползли за смертью?!..

ЗАТЕМНЕНИЕ.

музыка возмездия!

= В серых тревожно шевелящихся клубах - экран. Меж них в
середине - беззащитная, равномерно дышащая грудь спящего. Сорочка с
печатью "Лагерь N..."
Кромка одеяла.
И вдруг взметается (крупная) рука с ножом.
Удар в грудь! - и поворот дважды.
Снова взлет руки. С ножа каплет кровь. И струйкой потекла из
раны.
Клубится, клубится экран, как дым извержения.
Удар!! - и поворот дважды!

и в музыке эти удары!

Взлет руки. Она исчезла. Серое и красное на экране.

протяжный болезненный человеческий крик:

- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а...
Клубы расступаются. Виден весь убитый, лежащий на нижнем щите
вагонки. И кровь его на груди, рубашке, одеяле.

Страницы: (59) :  <<  ... 14151617181920212223242526272829 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Брюсовские
боги высились и восседали, окончательно покончившие с заоблачьем и осевшие
на земле боги. Но, настаиваю, матерьялом их был мрамор, а не гипс.
_____________________________________

Не хочу лжи о Брюсове, не хочу посмертного лягания Брюсова. Брюсов не
был quantite' negligeable*, еще меньше qualite.**. По рожденью русский
целиком, он являет собою загадку. Такого второго случая в русской лирике не
было: застегнутый наглухо поэт. Тютчев? Но это - в жизни: в черновике, в
подстрочнике лиры. Брюсов же именно в творении своем был застегнут (а не
забит ли?) наглухо, забронирован без возможности прорыва. Какой же это росс?
И какой же это поэт? Русский - достоверно, поэт - достоверно тоже: в
пределах воли человеческой - поэт. Поэт предела. Есть такие дома, первые,
когда подъезжаешь к большому городу: многоокие (многооконные), но - слепые
какие-то, с полной немыслимостью в них жизни. Казенные (и, уже лирически),
казненные. Таким домом мне мерещится творчество Брюсова. А в высших его
достижениях гранитным коридором, выход которого - тупик.
___________________________ * Незначительная ветчина (фр.). ** Качество
(фр.)

Брюсов: поэт входов без выходов.
Чтобы не звучало голословно, читатель, проверь: хотелось ли тебе хоть
раз продлить стихотворение Брюсова? (Гетевское:"Verweile doch! Du bisr so
schon!"*) Было ли у тебя хоть раз чувство оборванности (вел и бросил?),
разверзлась ли хоть раз на неучтимость сердечного обмирания за строками -
страна, куда стихи только ход: в самой дальней дали - на самую дальную даль
- распахнутые врата. Душу, как Музыка, срывал тебе Брюсов? ("Все? Уже?")
Душа, как после музыки, взмаливалась к Брюсову: "Уже? Еще!" Выходил ли ты
хоть раз из этой встречи - неудовлетворенным?
Нет, Брюсов удовлетворяет вполне, дает все и ровно то, что обещал, из
его книги выходишь, как из выгодной сделки (показательно: с тугими поэтами -
книга ушла, ты вслед, с Брюсовым: ты ушел, книга - осталась) - и, если
чего-нибудь не хватает, то именно - неудовлетворенности...

Цветаева Марина Ивановна   
«Воспоминания»