Как нам обустроить Россию

САМООГРАНИЧЕНИЕ

Самый модный лозунг теперь, и мы все охотно повторяем: "права
человека". (Хотя очень разное все имеем в виду. Столичная
интеллигенция понимает: свобода слова, печати, собраний и эмиграции,
но многие возмущены были бы и требовали бы запретить "права", как их
понимает чернонародье: право иметь жилище и работать в том месте, где
кормят, -- отчего хлынули бы миллионы в столичные города.)
"Права человека" -- это очень хорошо, но как бы нам САМИМ следить,
чтобы наши права не поширялись за счет прав других? Общество
необузданных прав не может устоять в испытаниях. Если мы не хотим над
собой насильственной власти -- каждый должен обуздывать и сам себя.
Никакие конституции, законы и голосования сами по себе не сбалансируют
общества, ибо людям свойственно настойчиво преследовать свои интересы.
Большинство, если имеет власть расширяться и хватать -- то именно так и
делает. (Это и губило все правящие классы и группы истории.)
Устойчивое общество может быть достигнуто не на равенстве
сопротивлений -- но на сознательном самоограничении: на том, что мы
всегда обязаны уступать нравственной справедливости. Только при
самоограничении сможет дальше существовать все умножающееся и
уплотняющееся человечество. И ни к чему было все долгое развитие его,
если не проникнуться духом самоограничения: свобода хватать и
насыщаться есть и у животных. Человеческая же свобода включает
добровольное самоограничение в пользу других. Наши обязательства
всегда должны превышать предоставленную нам свободу.
Только бы удалось -- освоить нам дух самоограничения и, главное,
уметь передать его своим детям. Больше-то всего самоограничение и
нужно для самого человека, для равновесия и невзмутности его души.
И тут -- много внутренних возможностей. Например, после нашего
долгого глухого неведения -- естественен голод: узнавать и узнавать
правду, что же именно было с нами. Но иные уже сейчас замечают, другие
заметят вскоре, что сверх того непосильный современный поток уже
избыточной и мелочной информации расхищает нашу душу в ничтожность, и
на каком-то рубеже надо самоограничиться от него. В сегодняшнем мире --
все больше разных газет, и каждая из них все пухлей, и все наперебой
лезут перегрузить нас. Все больше каналов телепередач, да еще и днем
(а вот в Исландии -- отказались от всякого телевидения хоть раз в
неделю); все больше пропагандистского, коммерческого и
РАЗВЛЕКАТЕЛЬСКОГО звука (нашу страну еще и поселе измождают долбящие
радиодинамики над просторами), -- да как же защитить ПРАВО наших ушей
на тишину, право наших глаз -- на внутреннее вИдение?
Размеренный выход из полосы наших несчастий, который Россия сумеет
или не сумеет теперь осуществить,-- трудней, чем было встряхнуться от
татарского ига: тогда не был сокрушен самый хребет народа, и не была
подорвана в нем христианская вера.

Страницы: (38) :  <<  ... 12131415161718192021222324252627 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Что он в эту минуту думает,
не знает даже Чанг, лежащий на полу возле нетопленного камина, из которого
всю ночь пахло морской свежестью. Чангу известно только одно: то, что
капитан пролежит так не менее часа. Чанг, поглядев на капитана уголком
глаза, снова смыкает веки и снова задремывает. Чанг тоже пьяница, он тоже по
утрам мутен, слаб и чувствует мир с тем томным отвращением, которое так
знакомо всем плавающим на кораблях и страдающим морской болезнью. И потому,
задремывая в этот утренний час, Чанг видит сон томительный, скучный...
Видит он:
Поднялся на палубу парохода старый, кислоглазый китаец, опустился на
корячки, стал скулить, упрашивать всех проходящих мимо, чтобы купили у него
плетушку тухлых рыбок, которую он принес с собою. Был пыльный и холодный
день на широкой китайской реке. В лодке под камышовым парусом, качавшейся на
речной мути, сидел щенок, - рыжий кобелек, имевший в себе нечто лисье и
волчье, с густым жестким мехом вокруг шеи, - строго и умно водил черными
глазами по высокой железной стене пароходного бока и торчком держал уши.
- Продай лучше собаку! - весело и громко, как глухому, крикнул китайцу
молодой капитан парохода, без дела стоявший на своей вышке.
Китаец, первый хозяин Чанга, вскинул глаза кверху, оторопел и от крика
и от радости, стал кланяться и цокать: "Ve'y good dog, ve'y good!" - И щенка
купили, - всего за целковый, - назвали Чангом, и поплыл он в тот же день со
своим новым хозяином в Россию и вначале, целых три недели, так мучился
морской болезнью, был в таком дурмане, что даже ничего: не видел: ни океана,
ни Сингапура, ни Коломбо...
В Китае начиналась осень, погода была трудная. И стало мутить Чанга,
едва вышли в устье. Навстречу несло дождем, мглою, сверкали по водной
равнине барашки, качалась, бежала, всплескивалась серо-зеленая зыбь, острая
и бестолковая, а плоские прибрежья расходились, терялись в тумане - и все
больше, больше становилось воды вокруг. Чанг, в своей серебрившейся от дождя
шубке, и капитан, в непромокаемом пальто с поднятым капюшоном, были на
мостике, высота которого чувствовалась теперь еще сильнее, чем прежде...

Бунин Иван Алексеевич   
«Сны Чанга»