Матренин двор

Матрена качала
головой с печи:
-- Ой-ой-ойиньки, чего-нибудь изменят, зиму или лето.
Исполнял Шаляпин русские песни. Матрена стояла-стояла, слушала и
приговорила решительно:
-- Чудно' поют, не по-нашему.
-- Да что вы, Матрена Васильевна, да прислушайтесь!
Еще послушала. Сжала губы:
-- Не. Не так. Ладу не нашего. И голосом балует.
Зато и вознаградила меня Матрена. Передавали как-то концерт из романсов
Глинки. И вдруг после пятка камерных романсов Матрена, держась за фартук,
вышла из-за перегородки растепленная, с пеленой слезы в неярких своих
глазах:
-- А вот это -- по-нашему... -- прошептала она.

2

Так привыкли Матрена ко мне, а я к ней, и жили мы запросто. Не мешала
она моим долгим вечерним занятиям, не досаждала никакими расспросами. До
того отсутствовало в ней бабье любопытство или до того она была деликатна,
что не спросила меня ни разу: был ли я когда женат? Все тальновские бабы
приставали к ней -- узнать обо мне. Она им отвечала:
-- Вам нужно -- вы и спрашивайте. Знаю одно -- дальний он.
И когда невскоре я сам сказал ей, что много провел в тюрьме, она только
молча покивала головой, как бы подозревала и раньше.
А я тоже видел Матрену сегодняшнюю, потерянную старуху, и тоже не
бередил ее прошлого, да и не подозревал, чтоб там было что искать.
Знал я, что замуж Матрена вышла еще до революции, и сразу в эту избу,
где мы жили теперь с ней, и сразу к печке (то есть не было в живых ни
свекрови, ни старшей золовки незамужней, и с первого послебрачного утра
Матрена взялась за ухват). Знал, что детей у нее было шестеро и один за
другим умирали все очень рано, так что двое сразу не жило. Потом была
какая-то воспитанница Кира. А муж Матрены не вернулся с этой войны.
Похоронного тоже не было. Односельчане, кто был с ним в роте, говорили, что
либо в плен он попал, либо погиб, а только тела не нашли. За одиннадцать
послевоенных лет решила и Матрена сама, что он не жив. И хорошо, что думала
так. Хоть и был бы теперь он жив -- так женат где-нибудь в Бразилии или в
Австралии. И деревня Тальново, и язык русский изглаживаются из памяти его...
Раз, придя из школы, я застал в нашей избе гостя. Высокий черный
старик, сняв на колени шапку, сидел на стуле, который Матрена выставила ему
на середину комнаты, к печке-"голландке". Все лицо его облегали густые
черные волосы, почти не тронутые сединой: с черной окладистой бородой
сливались усы густые, черные, так что рот был виден едва; и непрерывные
бакены черные, едва выказывая уши, поднимались к черным космам, свисавшим с
темени; и еще широкие черные брови мостами были брошены друг другу
навстречу. И только лоб уходил лысым куполом в лысую просторную маковку. Во
всем облике старика показалось мне многознание и достойность.

Страницы: (25) :  <<  ... 45678910111213141516171819 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Таких ужасов в
аду нет, до таких утонченных пыток сатана никогда не додумается. Напротив,
описание Данте несколько смягчено и в общем опоэтизировано. Мне ад явился в
виде большой кухни из зажиточного дома с бесконечно длинной плитой,
уставленной в три ряда чугунными котлами, в которых сидели и жарились
нечестивцы. В одном ряду сидели христианские грешники, и -- трудно поверить!
-- число их было вовсе не малое, и черти особенно усердно раздували под ними
огонь. В другом ряду сидели евреи; они непрестанно кричали, а черти время от
времени поддразнивали их: так, например, очень потешно было смотреть, как
один из чертенят вылил на голову толстого, пыхтевшего ростовщика, который
жаловался на жару, несколько ведер холодной воды, дабы показать ему воочию,
что крещение -- поистине освежающая благодать. В третьем ряду сидели
язычники, которые, подобно евреям, не могут приобщиться небесному блаженству
и должны гореть вечно. Я слышал, как один из них негодующе крикнул из котла
дюжему черту, сгребавшему под него угли: "Пощади меня! Я был Сократом,
мудрейшим из смертных, я учил истине и справедливости и отдал жизнь свою за
добродетель!" Но глупый дюжий черт продолжал свое дело и только проворчал:
"Э, что там! Всем язычникам положено гореть, и для одного мы не станем
делать исключение!"
Уверяю вас, madame, там была ужасающая жара, со всех сторон слышались
крики, вздохи, стоны, вопли, визги и скрежетания, но сквозь все эти страшные
звуки настойчиво проникала жестокая мелодия той песни о непролитой слезе.
ГЛАВА II
Она была пленительна, и он был пленен ею; он же пленительным не был, и
она им не пленилась.
Старая пьеса
Madame! Старая пьеса -- подлинная трагедия, хотя героя в ней не убивают
и сам он не убивает себя. Глаза героини красивы, очень красивы, -- madame,
не правда
105


ли, вы почувствовали аромат фиалок? -- они очень красивы, но так остро
отточены, что, вонзившись мне в сердце подобно стеклянным кинжалам, они, без
сомнения, проткнули меня насквозь -- и все же я не умер от этих
смертоубийственных глаз...

Гейне (Хейне) Генрих (Heine Heinrich)   
«Идеи. Книга Le Grand»