Матренин двор

В чистую избу они не переползали.
Зато в кухоньке по ночам кишели, и если поздно вечером, зайдя испить воды, я
зажигал там лампочку -- пол весь, и скамья большая, и даже стена были чуть
не сплошь бурыми и шевелились. Приносил я из химического кабинета буры, и,
смешивая с тестом, мы их травили. Тараканов менело, но Матрена боялась
отравить вместе с ними и кошку. Мы прекращали подсыпку яда, и тараканы
плодились вновь.
По ночам, когда Матрена уже спала, а я занимался за столом, -- редкое
быстрое шуршание мышей под обоями покрывалось слитным, единым, непрерывным,
как далекий шум океана, шорохом тараканов за перегородкой. Но я свыкся с
ним, ибо в нем не было ничего злого, в нем не было лжи. Шуршанье их -- была
их жизнь.
И с грубой плакатной красавицей я свыкся, которая со стены постоянно
протягивала мне Белинского, Панферова и еще стопу каких-то книг, но --
молчала. Я со всем свыкся, что было в избе Матрены.
Матрена вставала в четыре-пять утра. Ходикам Матрениным было двадцать
семь лет, как куплены в сельпо. Всегда они шли вперед, и Матрена не
беспокоилась -- лишь бы не отставали, чтоб утром не запоздниться. Она
включала лампочку за кухонной перегородкой и тихо, вежливо, стараясь не
шуметь, топила русскую печь, ходила доить козу (все животы ее были -- одна
эта грязно-белая криворогая коза), по воду ходила и варила в трех чугунках:
один чугунок -- мне, один -- себе, один -- козе. Козе она выбирала из
подполья самую мелкую картошку, себе -- мелкую, а мне -- с куриное яйцо.
Крупной же картошки огород ее песчаный, с довоенных лет не удобренный и
всегда засаживаемый картошкой, картошкой и картошкой, -- крупной не давал.
Мне почти не слышались ее утренние хлопоты. Я спал долго, просыпался на
позднем зимнем свету и потягивался, высовывая голову из-под одеяла и тулупа.
Они да еще лагерная телогрейка на ногах, а снизу мешок, набитый соломой,
хранили мне тепло даже в те ночи, когда стужа толкалась с севера в наши
хилые оконца. Услышав за перегородкой сдержанный шумок, я всякий раз
размеренно говорил:
-- Доброе утро, Матрена Васильевна!
И всегда одни и те же доброжелательные слова раздавались мне из-за
перегородки. Они начинались какии-то низким теплым мурчанием, как у бабушек
в сказках:
-- М-м-мм... также и вам!
И немного погодя:
-- А завтрак вам приспе-ел.
Что' на завтрак, она не объявляла, да это и догадаться было легко:
карто'вь необлупленная, или суп картонный (так выговаривали все в деревне),
или каша ячневая (другой крупы в тот год нельзя было купить в Торфопродукте,
да и ячневую-то с бою -- как самой дешевой ею откармливали свиней и мешками
брали). Не всегда это было посолено, как надо, часто пригорало, а после еды
оставляло налет на нЈбе, деснах и вызывало изжогу.

Страницы: (25) : 123456789101112131415 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...

Плачут бабы звонко...
Ну! Чего ревем?!
Волюшка, Настенка, -
Это ты да дом.

Вновь скакали по степу,
Разом все под атаманом,
То конями на толпу,
То - веревкой, то - наганом.

Сколь крови не льется -
Пресный все лиман.
Нет! Хочу с колодца,
Слышь-ка, атаман.

А ведерко бьется
Вольно - вкривь и вкось...
Хлопцы, хлопцы, хлопцы,
Выудил, небось!

Есть у атамана зуй,
Ну а под зуем - кобыла...
Нет уж, Настенька, разуй,
Да часок чтоб тихо было.

Где, где речь геройска
Против басурман?
Как тебе без войска
Худо, атаман!

Справная обновка,
Век ее постыль:
Это не винтовка,
Это мой костыль.

1980

3. {Одесские куплеты}


Где девочки? Маруся, Рая, Роза?
Их с кондачка пришлепнула ЧеКа,
А я - живой, я - только что с Привоза,
Вот прям сейчас с воскресного толчка!

Так что, ребята! Ноты позабыты,
Зачеркнуто ли прежнее житье?
Пустились в одиссею одесситы -
В лихое путешествие свое.

А помните вы Жорика-маркера
И Толика - напарника его?
Ему хватило гонора, напора,
Но я ответил тоже делово.

Он, вроде, не признал меня, гадюка,
И с понтом взял высокий резкий тон:
"Хотите, будут речь вести за Дюка?
Но за того, который Эллингтон"...

1980

x x x

Мог бы быть я при теще, при тесте,
Только их и в живых уже нет.
А Париж? Что Париж! Он на месте.
Он уже восхвален и воспет.

Он стоит, как стоял, он и будет стоять,
Если только опять не начнут шутковать,
Ибо шутка в себе ох как много таит.
А пока что Париж как стоял, так стоит.

1980

x x x

Однако, втягивать живот
Полезно, только больно.
Ну! Вот и все! Вот так-то вот!
И этого довольно...

Высоцкий Владимир Семенович   
«1980 год»