Нобелевская лекция по литературе, 1972

Между ними самая родственная,
самая природная глубокая связь: насилию нечем прикрыться, кроме лжи, а лжи
нечем удержаться, кроме как насилием. Всякий, кто однажды провозгласил
насилие своим методом, неумолимо должен избрать ложь своим принципом.
Рождаясь, насилие действует открыто и даже гордится собой. Но едва оно
укрепится, утвердится, -- оно ощущает разрежение воздуха вокруг себя и не
может существовить дальше иначе, как затуманиваясь в ложь, прикрываясь ее
сладкоречием. Оно уже не всегда, не обязательно прямо душит глотку, чаще оно
требует от подданных только присяги лжи, только соучастия во лжи.
И простой шаг простого мужественного человека: не участвовать во лжи,
не поддерживать ложных действий! Пусть э т о приходит в мир и даже царит в
мире -- но не через меня. Писателям же и художникам доступно больше:
победить ложь! Уж в борьбе-то с ложью искусство всегда побеждало, всегда
побеждает! -- зримо, неопровержимо для всех! Против многого в мире может
выстоять ложь -- но только не против искусства. А едва развеяна будет ложь
-- отвратительно откроется нагота насилия -- и насилие дряхлое падет.
Вот почему я думаю, друзья, что мы способны помочь миру в его
раскаленный час. Не отнекиваться безоружностью, не отдаваться беспечной
жизни -- но выйти на бой!
В русском языке излюблены пословицы о правде. Они настойчиво выражают
немалый тяжелый народный опыт, и иногда поразительно:
ОДНО СЛОВО ПРАВДЫ ВЕСЬ МИР ПЕРЕТЯНЕТ.
Вот на таком мнимо-фантастическом нарушении закона сохранения масс и
энергий основана и моя собственная деятельность, и мой призыв к писателям
всего мира.
Александр Солженицын
Нобелевская лекция по литературе, 1972

Оригинальный текст книги: Библиотека Максима Мошкова.

Страницы: (12) :  <<  ... 456789101112

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... И как поэтическую формулу.
Читаю дальше:
" Запасные лаковые сапоги просились не в Москву, молодцами-скороходами,
а скорее на базар. Цыгальский создан был, чтобы кого-нибудь нянчить и
особенно беречь чей-нибудь сон. И он, и сестра похожи были на слепых, но в
зрачках полковника, светившихся агатовой чернотой и женской добротой,
застоялась темная решимость поводыря, а у сестры только коровий испуг.
Сестру он кормил виноградом и рисом, иногда приносил из юнкерской академии
какие-то скромные пайковые кулечки, напоминая клиента Кубу или дома ученых.
Трудно себе представить, зачем нужны такие люди в какой бы то ни было
армии?"
Запасные лаковые сапоги просились на базар... Вывод: Цыгальский был
нищ. Цыгыльский ухаживал за больной женщиной и скармливал ей последний паек.
Вывод: Цыгальский был добр. Пайки Цыгальского умещались в скромных кулечках.
Вывод: Цыгальский был чист. Это мои выводы, и твои, читатель. Вывод же
Мандельштама: зачем нужны такие люди в какой бы то ни было армии.
Дальше:
" Однажды, стесняясь своего голоса, примуса, сестры, непроданных
лаковых сапог и дурного табаку, он прочел стихи".
Почему голоса? Ни до, ни после никакого упоминания.
Почему примуса? На этом примусе он кипятил чай для того же
Мандельштама. Почему сестры? Кто же стыдится чужой болезни? Почему -
непроданных сапог? Если непроданности, - Мандельштам не кредитор, если лака
(то есть роскоши в этом убожестве) - Мандельштам не лейтенант Армии
Спасения, а если бы и был, ведь добрая воля к продаже есть! Поди и продай,
тебе есть когда, Цыгальскому некогда, у Цыгальского на руках больная жена и
двое детей: чужая болезнь и чужой голод, у Цыгальского на плечах все
добровольчество, позади - мука, впереди, может быть завтра - смерть. У Вас,
Осип Мандельштам, ничего, кроме собственного неутолимого аппетита,
заставляющего Вас пожирать последние крохи Цыгальского, и очередного
стихотворения - в 8 строк, которое вы пишете три месяца...

Цветаева Марина Ивановна   
«Мой ответ Осипу Мандельштаму»