Нобелевская лекция по литературе, 1972

Нации -- это богатство человечества, это обобщенные
личности его; самая малая из них несет свои особые краски, таит в себе
особую грань Божьего замысла.)
Но горе той нации, у которой литература прерывается вмешательством
силы: это -- не просто нарушение "свободы печати", это -- замкнутие
национального сердца, иссечение национальной памяти. Нация не помнит сама
себя, нация лишается духовного единства, -- и при общем как будто языке
соотечественники вдруг перестают понимать друг друга. Отживают и умирают
немые поколения, не рассказавшие о себе ни сами себе, ни потомкам. Если
такие мастера, как Ахматова или Замятин, на всю жизнь замурованы заживо,
осуждены до гроба творить молча, не слыша отзвука своему написанному, -- это
не только их личная беда, но горе всей нации, но опасность для всей нации. А
в иных случаях -- и для всего человечества: когда от такого молчания
перестает пониматься и вся целиком История.
6
В разное время в разных странах горячо, и сердито, и изящно спорили о
том, должны ли искусство и художник жить сами для себя или вечно помнить
свой долг перед обществом и служить ему, хотя и непредвзято. Для меня здесь
нет спора, но я не стану снова поднимать вереницы доводов. Одним из самых
блестящих выступлений на эту тему была Нобелевская же лекция Альбера Камю --
и к выводам ее я с радостью присоединяюсь. Да русская литература
десятилетиями имела этот крен -- не заглядываться слишком сама на себя, не
порхать слишком беспечно, и я не стыжусь эту традицию продолжать по мере
сил. В русской литературе издавна вроднились нам представления, что писатель
может многое в своем народе -- и должен.
Не будем попирать права художника выражать исключительно собственные
переживания и самонаблюдения, пренебрегая всем, что делается в остальном
мире. Не будем требовать от художника, -- но укорить, но попросить, но
позвать и поманить дозволено будет нам. Ведь только отчасти он развивает
свое дарование сам, в большей доле оно вдунуто в него от рожденья готовым --
и вместе с талантом положена ответственность на его свободную волю.
Допустим, художник никому ничего не должен, но больно видеть, как может он,
уходя в своесозданные миры или в пространства субъективных капризов,
отдавать реальный мир в руки людей корыстных, а то и ничтожных, а то и
безумных.
Оказался наш XX век жесточе предыдущих, и первой его половиной не
кончилось все страшное в нем. Те же старые пещерные чувства -- жадность,
зависть, необузданность, взаимное недоброжелательство, -- на ходу принимая
приличные псевдонимы вроде классовой, расовой, массовой, профсоюзной борьбы,
рвут и разрывают наш мир. Пещерное неприятие компромиссов введено в
теоретический принцип и считается добродетелью ортодоксальности.

Страницы: (12) : 123456789101112

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
- Иногда, - ответил я.
- Мы тоже читаем газеты, и мы задумали совершить невзаправдашний
дакайти, э... как это... совращение, что ли?
- Похищение, олух ты этакий, - сказал Малвени.
- Похищение или совращение - не велика разница. Одним словом, мы
решили убрать с дороги мистера Бениру, пока четверг не минует, а там ему
будет некогда возиться с парадами. Я сказал: "На этом дельце мы несколько
рупий наживем".
- Мы устроили военный совет, - продолжал Малвени, - и совещались, пока
гуляли вокруг артиллерийских казарм. Я был председателем, Лиройд -
министром финансов, а коротыш Ортерис был...
- Проклятым Бисмарком! Ведь я и наладил все представление.
- Этот настырный Бенира сам все за нас проделал, - сказал Малвени, - а
мы... провалиться мне на этом месте, если мы знали, что произойдет через
минуту. Он шлялся по базару за покупками. Уже смеркалось, мы стояли и
смотрели, как наш коротышка бегает из лавки в лавку и все старается
заставить черномазых малум его бат. Вот он подкатывается к нам - руки полны
всякого товара - и говорит с важным видом, выпятив животик. "Братцы,
говорит, не видали вы коляски полковника?" - "Коляски? - говорит Лиройд. -
Тут никакой коляски нет: только одна икка стоит". - "Это что такое?" -
говорит Триг. Лиройд показывает ему икку, что стояла на улице, а он
говорит: "Вот это настоящий Восток! Я поеду на икке". Тут я и смекнул, что
наш полковой святой выдал нам Тригуса с руками и ногами. Я побежал за иккой
и говорю болвану извозчику: "Эй, черная морда, говорю, вот тут один сахиб
желает на икке прокатиться. Он хочет джалди доехать до Падшахова джхила, -
а это было мили две оттуда, - чтобы пострелять бекасов... чирия. Вези
побыстрей прямо джаханнам ке муафик, малум? И незачем файда бакна сахибу,
потому что он все равно не самджхао твою бат. Если он что боло, ты просто
чуп и чал. Декха? Первые адха мили от поселка поезжай ахиста. Потом чал
шайтан ке муафик. И чем дольше ты будешь чуп и чем больше джалди будешь
чал, тем больше хуш будет сахиб, и вот тебе рупия"...

Киплинг Редьярд (Kipling Rudyard)   
«Три мушкетера»