Образованщина

. Челнов ("Вестник
РСХД" No 97) остроумно называет позицию интеллигенции кривостоянием, "при
котором прямизна кажется нелепой позой".
Но главный оправдательный аргумент - дети! Перед этим аргументом
смолкают все: кто ж имеет право пожертвовать материальным благополучием
своих детей для отвлеченного принципа правды?!.. Что моральное здоровье
детей дороже их служебного устройства, - и в голову не приходит родителям,
самим обедненным на то. Резонно вырасти такими и детям: прагматики уже со
школьной скамьи, первокурсники уже покорны лжи политучеб, уже разумно
взвешивают, как наивыгоднейше вступить на состязательное поприще наук.
Поколение, не испытавшее настоящих гонений, но как оно осторожно! А те
немногие юноши - надежда России, кто оборачивается лицом к правде, обычно
проклинаются и даже преследуются своими разъяренными состоятельными
родителями.
И не оправдаешь центровую образованщину, как прежних крестьян, тем, что
они раздроблены по волостям, ничего не знают о событиях общих, давимы
локально. Интеллигенция во все советские годы достаточно была информирована,
знала, что делается в мире, могла знать, что делается в стране, но -
отворачивалась, но дрябло сдавалась в каждом учреждении и кабинете, не
заботясь о деле общем. Конечно, от десятилетия к десятилетию сжимали
невиданно (западным людям и не вообразить, пока до них не докатилось). Людей
динамичной инициативы, отзывных на все виды общественной и личной помощи,
самодеятельности, - подавляли гнётом и страхом, да и саму общественную
помощь загаживали казённой лицемерной имитацией. И, в конце концов,
поставили так, что как будто третьего нет: в травле товарища по работе никто
не смеет остаться нейтральным - едва уклонясь, он тут же становится травимым
и сам. И всё же у людей остаётся выход и в этом положении: что ж, быть
травимым и самому! что ж, пусть мои дети на корочке вырастут, да честными!
Была б интеллигенция такая - она была бы непобедима.
А есть ещё особый разряд - людей именитых, так недосягаемо, так прочно
поставивших имя своё, предохранительно окутанное всесоюзной, а то и мировой
известностью, что, во всяком случае в послесталинскую эпоху, их уже не может
постичь полицейский удар, это ясно всем напрозор, и вблизи, и издали; и
нуждою тоже их не накажешь - накоплено. Они-то - могли бы снова возвысить
честь и независимость русской интеллигенции? выступить в защиту гонимых, в
защиту свободы, против удушающих несправедливостей, против убогой
навязываемой лжи? Двести таких человек (а их и полтысячи можно насчитать)
своим появлением и спаянным стоянием очистили бы общественный воздух в нашей
стране, едва не переменили бы всю жизнь! В предреволюционной интеллигенции
так и действовали тысячи, не ожидая защитной известности.

Страницы: (30) :  <<  ... 567891011121314151617181920 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Они прекрасны, как солнце, но -- как солнце из
льда, белы, как мрамор, но и холодны, как мрамор, близ холодного их сердца
замерзают бедные...
-- О! Я знаю кое-кого, кто не замерз и вернулся из-за моря свежим и
здоровым, и это был великий, немецкий, дерзкий...
-- По крайней мере, он простудился так сильно близ
235


ледяных британских сердец, что до сих пор у него, насморк.
Миледи, казалось, была задета этими словами; она схватила хлыст,
лежавший между страницами романа в виде закладки, провела им между ушей
своей белой, тихо заворчавшей охотничьей собаки, быстро подняла шляпу с
пола, кокетливо надела ее на кудрявую головку, раза два самодовольно
взглянула в зеркало и гордо произнесла : "Я еще красива!" Но вдруг, как бы
охваченная трепетом темного, болезненного ощущения, остановилась в
задумчивости, медленно стянула с руки белую перчатку, подала мне руку и,
стремительно угадав мои мысли, сказала: "Не правда ли, эта рука не так уже
красива, как в Рамсгейте? Матильда за это время много выстрадала!"
Любезный читатель! Редко можно разглядеть трещину в колоколе, и
узнается она лишь по звуку. Если бы ты слышал звук голоса, которым
произнесены были эти слова, ты бы сразу понял, что сердце миледи -- колокол
из лучшего металла, но скрытая трещина удивительным образом глушит самые
светлые его тона и как бы окутывает их тайной грустью. Но я все-таки люблю
такие колокола: они находят родственный отзвук в моей собственной груди; и я
поцеловал руку миледи, пожалуй, сердечнее, чем когда-либо, хотя она и не так
уж была свежа, и несколько жилок, слишком резко выделявшихся своим голубым
цветом, также, казалось, говорили мне: "Матильда за это время много
выстрадала!"
Взгляд, который она бросила на меня, подобен был грустной одинокой
звезде в осеннем небе, и она сказала нежно и сердечно: "Вы, кажется, уже
мало меня любите, доктор! Только сострадание выразилось в слезе, упавшей мне
на руку, словно милостыня"...

Гейне (Хейне) Генрих (Heine Heinrich)   
«Луккские воды»