Образованщина

В нашей
образованщине - насчитаем ли полный десяток? Остальные - такой потребности
не имеют! (Даже если у кого и отец расстрелян - ничего, съедено.) Как же
назвать и зримую верхушку нашу - выше образованщины?
В сталинское время за отказ подписать газетную кляузу, заклинание,
требование смерти в тюрьмы своему товарищу действительно могла грозить и
смерть, и тюрьма. Но сегодня, - какая угроза сегодня склоняет седовласых и
знаменитых брать перо и, угодливо спросивши - "где?", подписывать не ими
составленную грязную чушь против Сахарова? Только личное ничтожество. Какая
сила заставляет великого композитора XX века стать жалкой марионеткой
третьестепенных чиновников из министерства культуры и по их воле подписывать
любую презренную бумажку, защищая кого прикажут за границей, травя кого
прикажут у нас? (Сокоснулся композитор безо всяких перегородок, душа с
душою, с тёмной гибельной душою XX века. Он ли её, нет, она его захватила с
такой пронзающей достоверностью, что когда - если! - наступит у человечества
более светлый век, услышат наши потомки через музыку Шостаковича, как мы
были уже в когтях дьявола, в его полном обладании, - и когти эти, и адское
его дыхание казались нам красивыми.)
Бывало ли столь жалкое поведение среди великих русских учёных прошлого?
среди великих русских художников? Традиция их сломлена, мы - образованщина.
Тройной стыд, что уже не страх перед преследованием, но извилистые
расчёты тщеславия, корысти, благополучия, спокойствия заставляют так
сгибаться "московские звезды" образованщины и средний слой "остепенённых".
Права Лидия Чуковская: кого-то от интеллигенции пришла пора отчислить. Если
не этих всех - то окончательно потерян смысл слова.
О, появились бесстрашные! - выступить в защиту сносимого старого здания
(только не храма) и даже целого Байкала. Спасибо и на том, конечно. В нашем
сегодняшнем сборнике предполагалось участие одного незаурядного человека,
достигшего между тем всех чинов и званий. В частных беседах стонет его
сердце - о безвозвратности гибели русского народа. От корней знает нашу
историю и культуру. И - отказался: к чему это? ни к чему не приведёт...
Обычная достойная отговорка образованщины.
Чего заслуживаем. На каком дне прозябаем.
Когда сверху дёргали веревку, что можно посмелей (1956, 1962), мы
малость разминали затекшую спину. Когда дёргали "цыц!" (1957, 1963), мы
сникали тут же. Был момент и самопроизвольный: 1967 - 68, Самиздат пошёл как
половодье, множились имена, новые имена в протестах, казалось- ещё немножко,
ещё чуть-чуть - и начнем дышать, И - много ли понадобилось на подавление?
Полсотни самых дерзких лишили работы по специальности. Нескольких исключили
из партии, нескольких из союзов, да семь дюжин "подписантов" вызвали на
собеседование в партком.

Страницы: (30) :  <<  ... 6789101112131415161718192021 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... A rough wooden bench had been placed against the trunk; and on this Montanelli sat down. Arthur was studying philosophy at the university; and, coming to a difficulty with a book, had applied to "the Padre" for an explanation of the point. Montanelli was a universal encyclopaedia to him, though he had never been a pupil of the seminary.
     "I had better go now," he said when the passage had been cleared up; "unless you want me for anything."
     "I don't want to work any more, but I should like you to stay a bit if you have time."
     "Oh, yes!" He leaned back against the tree-trunk and looked up through the dusky branches at the first faint stars glimmering in a quiet sky. The dreamy, mystical eyes, deep blue under black lashes, were an inheritance from his Cornish mother, and Montanelli turned his head away, that he might not see them.
     "You are looking tired, carino," he said.
     "I can't help it." There was a weary sound in Arthur's voice, and the Padre noticed it at once.
     "You should not have gone up to college so soon; you were tired out with sick-nursing and being up at night. I ought to have insisted on your taking a thorough rest before you left Leghorn."
     "Oh, Padre, what's the use of that? I couldn't stop in that miserable house after mother died. Julia would have driven me mad!"
     Julia was his eldest step-brother's wife, and a thorn in his side.
     "I should not have wished you to stay with your relatives," Montanelli answered gently. "I am sure it would have been the worst possible thing for you. But I wish you could have accepted the invitation of your English doctor friend; if you had spent a month in his house you would have been more fit to study."
     "No, Padre, I shouldn't indeed! The Warrens are very good and kind, but they don't understand; and then they are sorry for me,--I can see it in all their faces,--and they would try to console me, and talk about mother...

Войнич Этель Лилиан (Ethel Lilian Voynich)   
«The Gadfly»