Образованщина

)
Мы так щедро цитируем, потому что: не одного Телегина уже, а - всех
самоуверенных идеологов центровой образованщины. Кого из них ни послушаем
мы, одно это и слышим: осторожное просветительство! Статья Челнова (Вестник,
No 97) точно, как и у Телегина, не сговариваясь, озаглавлена: "Как быть?".
Ответ: "создавать тайные христианские братства", расчёт на тысячелетнее ж
улучшение нравов. Л. Венцов (Вестник, No 99) "Думать!" - то же, не
сговариваясь, телегинское лекарство. На короткое время заплодились в
Самиздате журналы и журналы - "Луч свободы", "Сеятель", "Свободная мысль",
"Демократ" - все строго конспиративны, конечно, и у всех совет один: только
не открывать своего лица, только не нарушать конспирации, а медленно
распространять среди народа верное понимание... Как же? Всё та же
тысячелетняя пастораль, которую сто раз обгонят события ракетного века.
Помнилось это так легко: в тюрке рассуждать, рассуждения отдавать в
Самиздат, а там - само пойдёт!
Да не пойдёт.
В тёплых светлых благоустроенных помещениях НИИ учёные-"точники" и
техники, сурово осуждая братьев-гуманитариев за "прислуживание режиму",
привыкли прощать себе свою безобидную служебную деятельность, а она никак не
менее страшна, и не менее сурово за неё спросится историей. А ну-ка,
потеряли б мы завтра половину НИИ, самых важных и секретных, - пресеклась бы
наука? Нет, империализм. "Создание антитоталитарной культуры может привести
и к свободе вещественной", - уверяет Телегин, - да как же это себе
вообразить? Полный рабочий день учёные (с тех пор как наука стала
промышленностью - по сути квалифицированные промышленные рабочие) выдают
вещественную если не "культуру", то цивилизацию (а больше - вооружение),
именно вещественно укрепляют ложь, и везде голосуют и соглашаются и
повторяют, как ведено, - и как же такая культура спасёт всех нас?
За минувшие от статьи Телегина годы много было общественных поводов,
чтобы племя гигантов хоть бы плечами повело, хоть бы дохнуло разик, - нет!
Подписывали, что требовалось, против Дубчека, против Сахарова, против кого
прикажут, и, держа шиши в карманах, торопились в курилки развивать
"отраслевую подкультуру" и ковать "могучую методологию".
А может быть и психиатры института Сербского той же "тройной моралью"
живут и гордятся своею "внутренней свободой"? И прокуроры иные, и высокие
судьи? - среди них ведь есть люди отточенного интеллекта (например, Л. Н.
Смирнов), никак не ниже телегинских гигантов.
Тем и обманчива, в том и путана эта самодовольная декларация, что она
очень близко проходит от истины, и это веет читателю на сердце, а в опасной
точке круто сворачивает вбок. "Ohnё uns!" - восклицает Телегин. Верно. "Не
принимать культуру угнетателей!" - верно.

Страницы: (30) :  <<  ... 10111213141516171819202122232425 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Мне душно и от воздуха летнего
Парижа, где я никому не нужен и ничто для меня не нужно.
Не думайте, что я зову кого-нибудь из уехавших или бежавших, из
уехавших и оставшихся, из спасшихся от тяжелых мучений, может быть, смерти,
- очертя голову, вернуться в теперешнюю Россию, где право растоптано, где
слово несвободно, где нет первооснов человеческой справедливости. Нет, я
говорю только о себе, и да будет же мне, хоть здесь в пустыне, даровано
безраздельное право быть собой, быть поэтом, чувствовать иначе, чем другие,
и иначе мыслить, и иначе поступать. Я говорю только о себе и не делаю
никаких общих выводов.
Здесь, в свободной, будто бы свободной, Европе я чувствую себя душевно
таким же связанным, каким я чувствовал себя в последний год в Москве, где я
жил бок о бок с навязавшимися мне жильцами, нагло распоряжавшимися в моей
квартире, где я голодал, где я говорил иногда моей девочке, бессильной
заснуть: "не плачь: завтра, быть может, мы победим". Моя девочка стала за
эти три года красивой девушкой, живой и остроумной. Я уже не говорю ей, - за
ненадобностью, - таких утешений, а когда подходит нужда, - она все же не
такая острая, - и если нет денег на настоящий обед, можно сварить суп из
старого недоеденного хлеба. Но здесь мне тоже нужно произносить и перед ней,
и перед другими близкими, и перед близкими-далекими, и перед самим собой
много разных утешений, в которые не веришь и которые не оправдываются.
Основное остается, как правило жизни каждого дня и каждого нового тяжелого
месяца. Это основное: я на чужбине, я вне действительной связи с душой
здешней жизни, и я вне действительной связи с моей Матерью, с моей Родиной,
хоть от меня туда, и оттуда до меня доходят веяния души, доходит голос
сердца, которое бьется, еще живо, не умерло, но бьется тяжело, с мучением,
которому исхода не вижу...

Бальмонт Константин Дмитриевич   
«Проза. Без русла»