Образованщина

.. Интеллигенция это и есть то, что
интеллигенция искала в других - в народе, в пролетариате и т.д.: фермент,
двигающий историю". Более того: "Любовь к народу гораздо опаснее (чем любовь
к животным); никакого порога, мешающего стать на четвереньки, здесь нет". Да
просто: "Здесь... складывается хребет нового народа", "новое что-то заменит
народ", "люди творческого умственного труда становятся избранным народом XX
века"!!!
То же у Телегина, то же и Горский (ещё один псевдоним, Вестник No 97);
"Путь к высшим ценностям лежит в стороне от слияния с народом". На 180
градусов от того, как думали их глупые интеллигентные предшественники.
Заберём себе и религию. Померанц: "Крестьяне не совершенны в религии",
то есть без философской высоты: "можете назвать это Богом, Абсолютом,
Пустотой... я не привязан ни к одному из этих слов", а просто сердечная
преданность вере, её заветам и даже обрядам, фи, - крестьяне несовершенны в
вере, "так же, как и в агрономии". (По крестьянской агрономии и хлебушек был
и почва не гибла, а по науке вот скоро мы без почвы. Да, бишь, против
почвенников и вся дискуссия Померанца, его идеал "люди воздуха, потерявшие
все корни в обыденном бытии".) Зато "нынешние интеллигенты ищут Бога.
Религия перестала быть приметой народа. Она стала приметой элиты". То же и
Горский: "Смешивать возвращение в церковь и хождение в народ - опасный
предрассудок".
Один пишет в московском Самиздате, другие - в парижском журнале, друг
друга, вероятно, не знают, а какое единство! - иголки не пробьёшь. Значит,
не придумка одиночек, а направление.
А что ж порекомендуем народу? Вообще ничего. Никакого народа нет, в
этом снова все они сходятся: "Культура, как змея, просто сбрасывает кожу, и
старая кожа, народ, лежит, потеряв свою жизнь, в пыли". "Для человечества
патриархальные добродетели безнадёжно потеряны", "мужик не может возродиться
иначе, как оперный". "Мы не окружены народом. Крестьянства в развитых
странах становится слишком мало, чтобы окружить нас", "крестьянские нации
суть голодные нации, а нации, в которых крестьянство исчезло, - это нации, в
которых исчез голод". (Это пока мы ещё не упёрлись в технологический тупик.)
Но если идеологи образованщины так понимают общее положение народов, то
как тогда - национальные судьбы? Обдумано и это. Померанц: "Нации -
локальные культуры и постепенно исчезнут". А "место интеллигенции - всегда
на полдороге... Духовно все современные интеллигенты принадлежат диаспоре.
Мы всюду не совсем чужие. Мы всюду не совсем свои".
В таком интернационализме-космополитизме было воспитано всё наше
поколение. И (если отвлечься - если можно отвлечься! - от национальной
практики 20-х годов) в нём есть большая духовная высота и красота, и, может
быть, когда-нибудь человечеству уготовано на эту высоту подняться.

Страницы: (30) :  <<  ... 12131415161718192021222324252627 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Ты, видно, очень удивлена,
Гунхильд.
Фру Боркман (неподвижно стоит между канапе и столом, упершись кончиками
пальцев в скатерть). Ты не ошиблась? Управляющий живет ведь в соседнем
флигеле, как тебе известно.
Элла Рентхейм. Сегодня мне надо поговорить не с управляющим.
Фру Боркман. Так тебе нужно что-нибудь от меня?
Элла Рентхейм. Да. Мне надо поговорить с тобой.
Фру Боркман (выходя на середину комнаты). Ну, так присядь.
Элла Рентхейм. Благодарю. Мне нетрудно и постоять.
Фру Боркман. Как хочешь. Но хоть расстегни пальто.
Элла Рентхейм (расстегивая пальто). Правда, здесь ужасно жарко...
Фру Боркман. Я вечно зябну.
Элла Рентхейм (стоит с полминуты молча, опираясь руками о спинку кресла
и глядя на сестру). Да, Гунхильд... вот уже скоро восемь лет, как мы не
видались.
Фру Боркман (холодно). Во всяком случае, не разговаривали.
Элла Рентхейм. Вернее, не разговаривали, да. Видеть-то ты меня, верно,
видела иногда... в мои ежегодные наезды к управляющему.

Фру Боркман. Раз или два, кажется
Элла Рентхейм. И я несколько раз видела тебя, мельком. В этом окне.
Фру Боркман. Значит, за занавесками. У тебя хорошие глаза. (Жестко и
резко.) А разговаривали мы в последний раз здесь, в комнате у меня...
Элла Рентхейм (как бы избегая продолжения разговора). Да, да, помню,
Гунхильд!
Фру Боркман. За неделю до... до того, как его выпустили.
Элла Рентхейм (делая несколько шагов в глубь комнаты). Ах, не касайся
этого!
Фру Боркман (твердо, но глухо). За неделю до того, как... директор
банка вышел опять на волю.
Элла Рентхейм (делает шаг вперед). Да, да, да! Мне-то не забыть этого
часа! Но слишком тяжело вспоминать об этом... Стоит остановиться мыслью хоть
на минуту... О-о!
Фру Боркман (глухо). А мысли все-таки ничего другого и знать не хотят!
(С. внезапным порывом, всплеснув руками.) Нет, не понимаю! Никогда в жизни
не пойму! Как могло все это, весь этот ужас обрушиться на одну семью! И
подумать - на нашу семью! На такую аристократическую семью, как наша!
Подумать, что все это должно было обрушиться именно на нее!
Элла Рентхейм...

Ибсен Генрик Юхан (Ibsen Henrik Johan)   
«Йун Габриэль Боркман»