Образованщина

"То, что у нас обычно называют народом, совсем
не народ, а мещанство".
Мрак и тоска. А - близко к тому.
И действительно, как было народу остаться? Накладывались в одну сторону
и погоняли друг друга два процесса. Один - всеобщий (но в Россия ещё бы
долго он придержался и, может, могли б мы его миновать) - процесс, как модно
называть, массовизации (мерзкое слово, но и процесс не лучше), связанный с
новой западной технологией, осточертелым ростом городов, всеобщими
стандартными средствами информации и воспитания. Второй - наш особый,
советский, направленный стереть исконное лицо России и натереть
искусственное другое, этот действовал ещё решительней и необратимей.
Как же остаться было народу? Были насильственно выкинуты из избы иконы
и послушание старшим, печка хлебов и прялки. Потом миллионы изб, самых
благоустроенных, вовсе опустошены, развалены или взяты под дурной догляд, и
5 миллионов трудоохотливых здравых семей вместе с грудными детьми посланы
умирать в зимней дороге или по прибытии в тундру. (И наша интеллигенция не
дрогнула, не вскрикнула, а передовая часть её даже и сама выгоняла. Вот
тогда она и кончила быть, интеллигенция, в 1930-м, и за тот ли миг должен
народ просить у неё прощения?) Остальные избы и дворы разорять уже было
хлопот меньше. Отняли землю, делавшую крестьянина крестьянином, обезличили
её, как не бывало и в крепостное право, обезинтересили всё, чем мужик
работал и жил, одних погнали на Магнитогорски, других - целое поколение так
и погибших баб, заставили кормить махину государства до войны, всю великую
войну и после войны. Все внешние интернациональные успехи нашей страны и
расцвет сегодняшних тысяч НИИ был достигнут разгромом русской деревни,
русского обычая. Взамен притянули в избы и в уродливые многоэтажные коробки
городских окраин - репродукторы, пуще того поставили их на всех центральных
столбах (по всему лику России и сегодня это бубнит от шести утра до
двенадцати ночи, высший признак культуры, и пойди заткни - будет
антисоветский акт). И те репродукторы докончили работу: они выбили из голов
всё индивидуальное и всё фольклорное, натолкали штампованного, растоптали и
замусорили русский язык, нагудели бездарных пустых песен (сочиняла их
интеллигенция). Добили последние сельские церкви, растоптали и загадили
кладбища, с комсомольской горячностью извели лошадь, изгадили, изрезали
тракторами и пятитонками вековые дороги, мягко вписанные в пейзаж. Где ж и
кому осталось плясать и плести кружева?.. Ещё наслали лакомством для
сельской юности серятину глупеньких фильмов (интеллигент: "надо выпустить,
будут большие тиражные"), да то же затолкано н в школьные учебники, да то же
и в книгах повзрослей (а кто писал их, не знаете?), - чтоб и новая свежесть
не выросла там, где вырублен старый лес.

Страницы: (30) :  <<  ... 15161718192021222324252627282930

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
"А пожалуй, это возможно, - думал он, полузакрыв глаза, пытаясь вновь
все это увидеть и припомнить. - Ведь что такое чердак? Тут дышит само
Время. Тут все связано с прошедшими годами, все сплошь - куколки и
коконы иного века. Каждый ящик и ящичек - словно крохотный саркофаг, где
покоятся тысячи вчерашних дней. Да, чердак - это темный уютный уголок,
полный Временем, и, если стать по самой середке и стоять прямо, во весь
рост, скосив глаза, и думать, думать, и вдыхать запах Прошлого, и,
вытянув руки, коснуться Минувшего, тогда - о, тогда..."
Он спохватился: оказывается, что-то, хоть и не все, он подумал вслух.
Кора торопливо ела.
- А ведь правда интересно, если б можно было и впрямь путешествовать
во Времени? - спросил Уильям, обращаясь к пробору в волосах жены. - И
чердак, вроде нашего, самое подходящее для итого место, лучше не сыщешь,
верно?
- В старину тоже не все дни были безоблачные, - сказала она. - Просто
память у тебя шалая. Хорошее все помнишь, а худое забываешь. Тогда тоже
не сплошь было лето.
- В некотором смысле так оно и было.
- Нет, не так.
- Я что хочу сказать, - жарко зашептал Уильям и подался вперед, чтобы
лучше видеть картину, которая возникла на голой стене столовой. - Надо
только ехать на своей одноколеске поаккуратнее, удерживать равновесие,
балансировать между годами, руки в стороны, осторожно-осторожно, от года
к году: недельку провести в девятьсот девятом, денек в девятисотом,
месячишко или недели две - где-нибудь еще, скажем в девятьсот пятом, в
восемьсот девяносто восьмом, - и тогда до конца жизни так и не выедешь
из лета.
- Что еще за одноколеска?
- Ну знаешь, такой высокий велосипед об одном колесе, весь
хромированный, на таких катаются актеры в цирке и жонглируют всякой
всячиной? Тут главная хитрость - удерживать равновесие, чтоб не
свалиться, и тогда все эти блестящие штуки так и летают в воздухе,
высоко-высоко, блещут, сверкают, искрятся, мелькает что-то пестрое -
красное, желтое, голубое, зеленое, белое, золотое...

Рэй Брэдбери (Ray Bradbury)   
«Рассказы (Часть 4)»