Один день Ивана Денисовича

В БУРе
ею сек, говорят. Или на проверке вечерней столпятся зэки у барака, а он
подкрадется сзади да хлесь плетью по шее: "Почему в строй не стал, падло?"
Как волной от него толпу шарахнет. Обожженный за шею схватится, вытрет
кровь, молчит: каб еще БУРа не дал.
Теперь что-то не стал плетку носить.
В мороз на простом шмоне не по вечерам, так хоть утром порядок был
мягкий: заключенный расстегивал бушлат и отводил его полы в стороны. Так шли
по пять, и пять надзирателей навстречу стояло. Они обхлопывали зэка по бокам
опоясанной телогрейки, хлопали по единственному положенному карману на
правом колене, сами бывали в перчатках, и если что-нибудь непонятное
нащупывали, то не вытягивали сразу, а спрашивали, ленясь: "Это -- что?"
Утром что' искать у зэка? Ножи? Так их не из лагеря носят, а в лагерь.
Утром проверить надо, не несет ли с собой еды килограмма три, чтобы с нею
сбежать. Было время, так та'к этого хлеба боялись, кусочка двухсотграммового
на обед, что был приказ издан: каждой бригаде сделать себе деревянный
чемодан и в том чемодане носить весь хлеб бригадный, все кусочки от
бригадников собирать. В чем тут они, враги, располагали выгадать -- нельзя
додуматься, а скорей чтобы людей мучить, забота лишняя: пайку эту свою
надкуси, да заметь, да клади в чемодан, а они, куски, все равно похожие, все
из одного хлеба, и всю дорогу об том думай и мучайся, не подменят ли твой
кусок, да друг с другом спорь, иногда и до драки. Только однажды сбежали из
производственной зоны трое на автомашине и такой чемодан хлеба прихватили.
Опомнились тогда начальнички и все чемоданы на вахте порубали. Носи, мол,
опять всяк себе.
Еще проверить утром надо, не одет ли костюм гражданский под зэковский?
Так ведь вещи гражданские давно начисто у всех отметены и до конца срока не
отдадут, сказали. А конца срока в этом лагере ни у кого еще не было.
И проверить -- письма не несет ли, чтоб через вольного толкануть? Да
только у каждого письмо искать -- до обеда проканителишься.
Но крикнул что-то Волковой искать -- и надзиратели быстро перчатки
поснимали, телогрейки велят распустить (где каждый тепло барачное спрятал),
рубахи расстегнуть -- и лезут перещупывать, не поддето ли чего в обход
устава. Положено зэку две рубахи -- нижняя да верхняя, остальное снять! --
вот как передали зэки из ряда в ряд приказ Волкового. Какие раньше бригады
прошли -- ихее счастье, уж и за воротами некоторые, а эти -- открывайся! У
кого поддето -- скидай тут же на морозе!
Так и начали, да неуладка у них вышла: в воротах уже прочистилось,
конвой с вахты орет: давай! давай! И Волковой на 104-й сменил гнев на
милость: записывать, на ком что лишнее, вечером сами пусть в каптерку сдадут
и объяснительную записку напишут: как и почему скрыли.

Страницы: (76) :  <<  ... 6789101112131415161718192021 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Он вышел из канцелярии и заорал на пленных: "Wer kann deutsch sprechen?" / Кто говорит по-немецки? (нем.) / Из толпы выступил Швейк и с радостным лицом устремился к писарю, который велел ему немедленно следовать за ним в канцелярию. Писарь уселся за списки, за груду бланков, в которые вносились фамилия, происхождение, подданство пленного, и тут произошел забавный разговор по-немецки. -- Ты еврей? Так? -- спросил он Швейка. Швейк отрицательно покачал головой. -- Не запирайся! Каждый из вас, пленных, знающих по-немецки, еврей,-- уверенно продолжал писарь-переводчик.-- И баста! Как твоя фамилия? Швейх? Ну, видишь, чего же ты запираешься, когда у тебя такая еврейская фамилия? У нас тебе бояться нечего: можешь признаться в этом. У нас в Австрии еврейских погромов не устраивают. Откуда ты? Ага, Прага, знаю... знаю, это около Варшавы. У меня уже были неделю тому назад два еврея из Праги, из-под Варшавы. А какой номер у твоего полка? Девяносто первый? Старший писарь взял военный справочник и принялся его перелистывать. -- Девяносто первый полк, эреванский, Кавказ, кадры его в Тифлисе; удивляешься, как это мы здесь все знаем? Швейка действительно удивляла вся эта история, а писарь очень серьезно продолжал, подавая Швейку свою наполовину недокуренную сигарету: -- Этот табак получше вашей махорки. Я здесь, еврейчик, высшее начальство. Если я что сказал, все дрожит и прячется. У нас в армии не такая дисциплина, как у вас. Ваш царь -- сволочь, а наш -- голова! Я тебе сейчас кое-что покажу, чтобы ты знал, какая у нас дисциплина. Он открыл дверь в соседнюю комнату и крикнул: -- Ганс Лефлер! -- Hier! -- послышался ответ, и в комнату вошел зобатый штириец с плаксивым лицом кретина. В этапном управлении он был на ролях прислуги. -- Ганс Лефлер,-- приказал писарь,-- достань мою трубку, возьми в зубы, как собаки носят, и бегай на четвереньках вокруг стола, пока я не скажу: "Halt!" При этом ты лай, но так, чтобы трубка изо рта не выпала, не то я прикажу тебя связать. Зобатый штириец принялся ползать на четвереньках и лаять. Старший писарь торжествующе посмотрел на Швейка: -- Ну, что я говорил? Видишь, еврейчик, какая у нас дисциплина? И писарь с удовлетворением посмотрел на бессловесную солдатскую тварь, попавшую сюда из далекого альпийского пастушьего шалаша...

Ярослав Гашек (Jaroslav Hasek)   
«Похождения бравого солдата Швейка. Часть 3»