Один день Ивана Денисовича

А закуривать некому -- или
табака нет, или зажимают, показать не хотят.
Вышли наружу с Павлом. И Гопчик сзади зайчишкой бежит.
-- Потеплело, -- сразу определил Шухов. -- Градусов восемнадцать, не
больше. Хорошо будет класть.
Оглянулись на шлакоблоки -- уж ребята на подмости покидали многие, а
какие и на перекрытие, на второй этаж.
И солнце тоже Шухов проверил, сощурясь, -- насчет кавторангова декрета!
А наоткрыте, где ветру простор, все же потягивает, пощипывает. Не
забывайся, мол, помни -- январь.
Производственная кухня -- это халабуда маленькая, из тесу сколоченная
вокруг печи, да еще жестью проржавленной обитая, чтобы щели закрыть. Внутри
халабуду надвое делит перегородка -- на кухню и на столовую. Одинаково, что
на кухне полы не стелены, что в столовой. Как землю заторили ногами, так и
осталась в буграх да в ямках. А кухня вся -- печь квадратная, в нее котел
вмазан.
Орудуют на той кухне двое -- повар и санинструктор. С утра, как из
лагеря выходить, получает повар на большой лагерной кухне крупу. На брата,
наверно, грамм по пятьдесят, на бригаду -- кило, а на объект получается
немногим меньше пуда. Сам повар того мешка с крупой три километра нести не
станет, дает нести шестерке. Чем самому спину ломать, лучше тому шестерке
выделить порцию лишнюю за счет работяг. Воду принести, дров, печку растопить
-- тоже не сам повар делает, тоже работяги да доходяги -- и им он по порции,
чужого не жалко. Еще положено, чтоб ели, не выходя со столовой: миски тоже
из лагеря носить приходится (на объекте не оставишь, ночью вольные сопрут),
так носят их полсотни, не больше, а тут моют да оборачивают побыстрей
(носчику мисок -- тоже порция сверх). Чтоб мисок из столовой не выносили --
ставят еще нового шестерку на дверях -- не выпускать мисок. Но как он ни
стереги -- все равно унесут, уговорят ли, глаза ли отведут. Так еще надо по
всему, по всему объекту сборщика пустить: миски собирать грязные и опять их
на кухню стаскивать. И тому порцию. И тому порцию.
Сам повар только вот что делает: крупу да соль в котел засыпает, жиры
делит -- в котел и себе (хороший жир до работяг не доходит, плохой жир --
весь в котле. Так зэки больше любят, чтоб со склада отпускали жиры плохие).
Еще -- помешивает кашу, как доспевает. А санинструктор и этого не делает:
сидит -- смотрит. Дошла каша -- сейчас санинструктору: ешь от пуза. И сам --
от пуза. Тут дежурный бригадир приходит, меняются они ежедЈн -- пробу
снимать, проверять будто, можно ли такой кашей работяг кормить. Бригадиру
дежурному -- двойную порцию.
Тут и гудок. Тут приходят бригады в черед и выдает повар в окошко
миски, а в мисках тех дно покрыто кашицей, и сколько там твоей крупы -- не
спросишь и не взвесишь, только сто тебе редек в рот, если рот откроешь.

Страницы: (76) :  <<  ... 23242526272829303132333435363738 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... По этим-то причинам и была организована школа для провокаторов. Политически натасканный шпик не растеряется ни на каком чешском митинге. Он первый предложит антиавстрийскую резолюцию, а потом гаркнет, как это делал полицейский комиссар Хум: "Ага, голубчики, попались!" Так возникла школа провокаторов в Праге. Там, разумеется, не вдавались в высокие материи, а выявляли и изучали те бунтарские чувства и замыслы, которые давно уже зреют в сердцах чешских граждан. В полиции была отведена специальная комната для занятий и вывешено расписание: "От 9 до 10. Изучение причин неизбежного развала Австро-Венгрии. От 10 до 11. Почему чехам не следует воевать против русских и сербов? От 11 до 12. Организация подпольных партий. От 12 до 1 ч. Наиболее распространенные оскорбления монарха и членов императорского дома, а также другие предосудительные слова и выражения. С 2 до 4. Общие основы провокаторского искусства и предварительное определение кары за недозволенные высказывания (в пределах от 2 до 15 лет тюрьмы)". Эта прекрасная программа еще больше понравилась агентам, когда на учебные пособия им выдали по пятьдесят крон. Для самых тупоголовых агентов устроили дополнительные вечерние занятия. Словом, все было организовано наилучшим образом. Занятия шли полным ходом. Полицейские агенты усердно штудировали дома свои записи, используя для этого каждую свободную минуту. В семье филера Брауна не знали, что и думать. Госпожа Браунова со слезами жаловалась соседям: - Право, не знаю, похоже, что мой Браун совсем спятил. Целый вечер перечитывает какие-то листки и кричит: "Итак, господа, после трехсот лет рабства пришло время решительных действий! Монархия - истукан на глиняных ногах; достаточно толкнуть его, и он рассыплется..." Я говорю ему: "Ты с ума сошел, мы же останемся без хлеба". А он как поглядит на меня да как зыкнет: "Молчи, дура, не суйся в политику!" И снова бегает по комнате, заглядывает в свою бумажку и бормочет: "Хватит! Довольно мы молчали, со времен Белой горы и по сегодняшний день! Я стрелять в русских не буду. И в сербов тоже не буду. Надеюсь, и вы, сударь? Разрешите представиться..." Ну, я, известно, хожу и реву. А он ругается, что я ему заниматься мешаю. "Брось,-говорю,-ты, Христа ради, все эти глупости, доведут они тебя до тюрьмы"...

Ярослав Гашек (Jaroslav Hasek)   
«Школа провокаторов»