Один день Ивана Денисовича

Он просто разомлел, разогрелся, не
имел сил встать и идти на мороз или в холодную, необогревающую обогревалку.
Он так же занимал сейчас незаконное место здесь и мешал новоприбывающим
бригадам, как те, кого пять минут назад он изгонял своим металлическим
голосом. Он недавно был в лагере, недавно на общих работах. Такие минуты,
как сейчас, были (он не знал этого) особо важными для него минутами,
превращавшими его из властного звонкого морского офицера в малоподвижного
осмотрительного зэка, только этой малоподвижностью и могущего перемочь
отверстанные ему двадцать пять лет тюрьмы.
...На него уже кричали и в спину толкали, чтоб он освобождал место.
Павло сказал:
-- Капитан! А, капитан?
Буйновский вздрогнул, как просыпаясь, и оглянулся.
Павло протянул ему кашу, не спрашивая, хочет ли он.
Брови Буйновского поднялись, глаза его смотрели на кашу, как на чудо
невиданное.
-- Берить, берить, -- успокоил его Павло и, забрав последнюю кашу для
бригадира, ушел.
...Виноватая улыбка раздвинула истресканные губы капитана, ходившего и
вокруг Европы, и Великим северным путем. И он наклонился, счастливый, над
неполным черпаком жидкой овсяной каши, безжирной вовсе, -- над овсом и
водой.
...Фетюков злобно посмотрел на Шухова, на капитана и отошел.
А по Шухову правильно, что капитану отдали. Придет пора, и капитан жить
научится, а пока не умеет.
Еще Шухов слабую надежду имел -- не отдаст ли ему и Цезарь своей каши?
Но не должен бы отдать, потому что посылки не получал уже две недели.
После второй каши так же вылизав донце и развал миски корочкой хлеба и
так же слизывая с корочки каждый раз, Шухов напоследок съел и саму корочку.
После чего взял охолоделую кашу Цезаря и пошел.
-- В контору! -- оттолкнул он шестерку на дверях, не пропускавшего с
миской.
Контора была -- рубленая изба близ вахты. Дым, как утром, и посейчас
все валил из ее трубы. Топил ее дневальный, он же и посыльный, повременку
ему выписывают. А щепок да палочья для конторы не жалеют.
Заскрипел Шухов дверью тамбура, еще потом одной дверью, обитой паклею,
и, вваливая клубы морозного пара, вошел внутрь и быстренько притянул за
собой дверь (спеша, чтоб не крикнули на него: "Эй, ты, вахлак, дверь
закрывай!").
Жара ему показалась в конторе, ровно в бане. Через окна с обтаявшим
льдом солнышко играло уже не зло, как там, на верху ТЭЦ, а весело. И
расходился в луче широкий дым от трубки Цезаря, как ладан в церкви. А печка
вся красно насквозь светилась, так раскалили, идолы. И трубы докрасна.
В таком тепле только присядь на миг -- и заснешь тут же. Комнат в
конторе две.
Второй, прорабской, дверь недоприкрыта, и оттуда голос прораба гремит:
-- Мы имеем перерасход по фонду заработной платы и перерасход по
стройматериалам.

Страницы: (76) :  <<  ... 27282930313233343536373839404142 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...

Одна гора красива и вздымается к небу как бы застывшим костром, пламя
которого заострилось и замерло, - восходит к небу как бы безглагольным
гимном, что начался широким вещанием, кончился лезвием мысли, постепенно
суживающимся, равномерно заостренным, призывом, уводящим в лазурь. Одна гора
красива, но когда две высокие вершины, но когда две вершины в известной
отдаленности и в известной близости, связаны друг с другом - некоторым
соответствием размера, некоторой линейной зеркальностью, и высятся как бы
повторяя друг друга, не в однозвучной тождественности, а в дружном ладе
сродства, - в душе глядящего вырастает напевное настроение, в нем как бы
льнет строка к строке, в нем возникает целая песня, где строки различны, но
образуют одно целое, как различные горы, слагаясь в целое, образуют одну
горную цепь.

Горное озеро огромным зеркалом серебрится внизу. Высокая горная вершина
смотрится в ровные воды. Силой тайного соответствия, два эти разные явления
сочетаются в одно. Исполинский непроницаемый камень отражается в прозрачной
влаге. Высокая гора смотрится в глубокую воду. А человеческая душа, которая
видит это, встает третьим звеном, и, как рифма соединяет две строки в одну
напевность, душа связует безгласную гору и зеркальную воду в одну певучую
мысль, в один звенящий стих. И снежную гору, которая смотрится в воды,
человек назовет Юною Девой, а это отражающее озеро он назовет Розой Пяти
Ветров...

Бальмонт Константин Дмитриевич   
«Проза. Поэзия как волшебство»