Один день Ивана Денисовича

Холодная и полцены не имела против
горячей.
Он рассчитывал, что если Цезаря фамилии в списке не оказалось, то уж
давно он в бараке и умывается. А если фамилия нашлась, так он мешочки теперь
собирает, кружки пластмассовые, тару. Для того десять минут и пообещался
Шухов ждать.
Тут, в очереди, услышал Шухов и новость: воскресенья опять не будет на
этой неделе, опять зажиливают воскресенье. Так он и ждал, и все ждали так:
если пять воскресений в месяце, то три дают, а два на работу гонят. Так он и
ждал, а услышал -- повело всю душу, перекривило: воскресеньице-то кровное
кому не жалко? Ну да правильно в очереди говорят: выходной и в зоне
надсадить умеют, чего-нибудь изобретут -- или баню пристраивать, или стену
городить, чтобы проходу не было, или расчистку двора. А то смену матрасов,
вытряхивание, да клопов морить на вагонках. Или проверку личности по
карточкам затеют. Или инвентаризацию: выходи со всеми вещами во двор, сиди
полдня.
Больше всего им, наверно, досаждает, если зэк спит после завтрака.
Очередь, хоть и медленно, а подвигалась. Зашли без очереди, никого не
спросясь, оттолкнув переднего, -- парикмахер один, один бухгалтер и один из
КВЧ. Но это были не серые зэки, а твердые лагерные придурки, первые сволочи,
сидевшие в зоне. Людей этих работяги считали ниже дерьма (как и те ставили
работяг). Но спорить с ними было бесполезно: у придурни меж собой спайка и с
надзирателями тоже.
Оставалось все же впереди Шухова человек десять, и сзади семь человек
набежало -- и тут-то в пролом двери, нагибаясь, вошел Цезарь в своей меховой
новой шапке, присланной с воли. (Тоже вот и шапка. Кому-то Цезарь подмазал,
и разрешили ему носить чистую новую городскую шапку. А с других даже
обтрепанные фронтовые посдирали и дали лагерные, свинячьего меха.)
Цезарь Шухову улыбнулся и сразу же с чудаком в очках, который в очереди
все газету читал:
-- Аа-а! Петр Михалыч!
И -- расцвели друг другу, как маки. Тот чудак:
-- А у меня "Вечерка" свежая, смотрите! Бандеролью прислали.
-- Да ну?! -- И суется Цезарь в ту же газету. А под потолком лампочка
слепенькая-слепенькая, чего там можно мелкими буквами разобрать?
-- Тут интереснейшая рецензия на премьеру Завадского!...
Они, москвичи, друг друга издаля' чуют, как собаки. И, сойдясь, все
обнюхиваются, обнюхиваются по-своему. И лопочут быстро-быстро, кто больше
слов скажет. И когда так лопочут, так редко русские слова попадаются,
слушать их -- все равно как латышей или румын.
Однако в руке у Цезаря мешочки все собраны, на месте.
-- Так я это... Цезарь Маркович... -- шепелявит Шухов. -- Может, пойду?
-- Конечно, конечно. -- Цезарь усы черные от газеты поднял. -- Так,
значит, за кем я? Кто за мной?
Растолковал ему Шухов, кто за кем, и, не ждя, что Цезарь сам насчет
ужина вспомнит, спросил:
-- А ужин вам принести?
(Это значит -- из столовой в барак, в котелке.

Страницы: (76) :  <<  ... 51525354555657585960616263646566 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Я обошел залу: двадцать
масок окликнули меня по имени и сказали, как их зовут. Здесь присутствовали
крупнейшие аристократы и финансисты в гнусных маскарадных костюмах Пьеро,
возниц, паяцев, базарных торговок. Все это были люди молодые, благородные,
отважные, достойные уважения; позабыв о своем громком имени, об искусстве
или политике, они пытались возродить бал-маскарад эпохи Регентства, и это
среди нашей строгой и суровой жизни! Мне говорили об этом, но я не верил
рассказам!.. Я поднялся на несколько ступенек и, прислонившись к колонне,
наполовину скрытый ею, устремил взгляд на человеческий поток у своих ног.
Эти домино всевозможных расцветок, эти пестрые наряды, эти вычурные костюмы
являли собой зрелище, в котором не было ничего человеческого. Но вот
заиграл оркестр. О, что тут началось!.. Странные существа задвигались под
его звуки, долетавшие до меня вместе с криками, хохотом, гиканьем; маски
схватили друг друга за руки, за плечи, за шею; образовался огромный
движущийся круг; мужчины и женщины шумно топали ногами, поднимая облака
пыли, и в белесом свете люстр были видны ее мельчайшие атомы; скорость
вращения все увеличивалась, люди принимали странные позы, делали
непристойные движения, дико орали; они вращались все быстрее и быстрее,
откинувшись назад, как пьяные мужчины, воя, как погибшие женщины, и в этих
воплях звучала не радость, а исступление, не ликование, а ярость, точно это
был хоровод душ, проклятых Богом, которые осуждены мучиться в аду за свои
прегрешения. Все это происходило передо мной, у моих ног. Я ощущал ветер,
поднимаемый стремительным бегом масок; каждый мой знакомец, проносясь мимо,
кричал мне какую-нибудь непристойность, от которой лицо мое заливала
краска. Весь этот шум, гам, вся эта неразбериха были не только в зале, но и
у меня в голове...

Дюма Александр (Alexandre Dumas)   
«Маскарад»