Один день Ивана Денисовича

Обрадовался:
-- Иван Денисович! -- И переднего помбрига 27-й отталкивает: -- Пусти!
Чого зря стоишь? У мэнэ подносы е'!
Глядь, и Гопчик, плутишка, поднос волокет.
-- Они зазевались, -- смеется, -- а я утянул!
Из Гопчика правильный будет лагерник. Еще года три подучится, подрастет
-- меньше как хлеборезом ему судьбы не прочат.
Второй поднос Павло велел взять Ермолаеву, здоровому сибиряку (тоже за
плен десятку получил). Гопчика послал приискивать, на каком столе "вечерять"
кончают. А Шухов поставил свой поднос углом в раздаточное окошко и ждет.
-- Сто четвэртая! -- Павло докладает в окошко.
Окошек всего пять: три раздаточных общих, одно для тех, кто по списку
кормится (больных язвенных человек десять да по блату бухгалтерия вся), еще
одно -- для возврата посуды (у того окна дерутся, кто миски лижет). Окошки
невысоко -- чуть повыше пояса. Через них поваров самих не видно, а только
руки их видно и черпаки.
Руки у повара белые, холеные, а волосатые, здоровы'. Чистый боксер, а
не повар. Карандаш взял и у себя на списке на стенке отметил:
-- Сто четвертая -- двадцать четыре!
Пантелеев-то приволокся в столовую. Ничего он не болен, сука.
Повар взял здоровый черпачище литра на три и им -- в баке мешать,
мешать, мешать (бак перед ним новозалитый, недалеко до полна, пар так и
валит). И, перехватив черпак на семьсот пятьдесят грамм, начал им, далеко не
окуная, черпать.
-- Раз, два, три, четыре...
Шухов приметил, какие миски набраты, пока еще гущина на дно бака не
осела, и какие по-холостому -- жижа одна. Уставил на своем подносе десять
мисок и понес. Гопчик ему машет от вторых столбов:
-- Сюда, Иван Денисыч, сюда!
Миски нести -- не рукавом трясти. Плавно Шухов переступает, чтобы
подносу ни толчка не передалось, а горлом побольше работает:
-- Эй, ты, Хэ -- девятьсот двадцать!... Поберегись, дядя!... С дороги,
парень!
В толчее такой и одну-то миску, не расплескавши, хитро пронесть, а тут
-- десять. И все же на освобожденный Гопчиком конец стола поставил подносик
мягонько, и свежих плесков на нем нет. И еще смекнул, каким поворотом
поставил, чтобы к углу подноса, где сам сейчас сядет, были самые две миски
густые.
И Ермолаев десять поднес. А Гопчик побежал, и с Павлом четыре последних
принесли в руках.
Еще Кильдигс принес хлеб на подносе. Сегодня по работе кормят -- кому
двести, кому триста, а Шухову -- четыреста. Взял себе четыреста, горбушку, и
на Цезаря двести, серединку.
Тут и бригадники со всей столовой стали стекаться -- получить ужин, а
уж хлебай, где сядешь. Шухов миски раздает, запоминает, кому дал, и свой
угол подноса блюдет. В одну из мисок густых опустил ложку -- занял, значит.

Страницы: (76) :  <<  ... 55565758596061626364656667686970 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... А сверху сеет и
сеет, и стынут кости. Да разве я мог бы поверить, что в середине серенького
кислого сентября человек может мерзнуть в поле, как в лютую зиму?! Ан,
оказывается, может. И пока умираешь медленною смертью, валишь одно и то же,
одно. Справа горбатое обглоданное поле, слева чахлый перелесок, а возле него
серые драные избы, штук пять и шесть. И кажется, что в них нет ни одной
живой души. Молчание, молчание кругом".
Чемодан наконец поддался. Возница налег на него животом и выпихнул его
прямо на меня. Я хотел удержать его за ремень, но рука отказалась работать,
и распухший, осточертевший мой спутник с книжками и всяким барахлом
плюхнулся прямо на траву, шарахнув меня по ногам.
- Эх ты, Госпо... - начал возница испуганно, но я никаких претензий не
предчявлял - ноги у меня были все равно хоть выбрось их.
- Эй, кто тут? Эй! - закричал возница и захлопал руками, как петух
крыльями. - Эй, доктора привез!
Тут в темных стеклах фельдшерского домика показались лица, прилипли к
ним, хлопнула дверь, и вот я увидел, как заковылял по траве ко мне человек в
рваненьком пальтишке и сапожишках. Он почтительно и торопливо снял картуз,
подбежал на два шага ко мне, почему-то улыбнулся стыдливо и хриплым голоском
приветствовал меня:
- Здравствуйте, товарищ доктор.
- Кто вы такой? - спросил я.
- Егорыч я, - отрекомендовался человек, - сторож здешний. Уж мы вас
ждем, ждем...
И тут же он ухватился за чемодан, вскинул его на плечо и понес. Я
захромал за ним, безуспешно пытаясь всунуть руку в карман брюк, чтобы вынуть
портмоне.
Человеку, в сущности, очень немного нужно. И прежде всего ему нужен
огонь. Направляясь в мурьевскую глушь, я, помнится, еще в Москве давал себе
слово держать себя солидно. Мой юный вид отравлял мне существование на
первых шагах. Каждому приходилось представляться:
- Доктор такой-то.
И каждый обязательно поднимал брови и спрашивал:
- Неужели? А я-то думал, что вы еще студент.
- Нет, я кончил, - хмуро отвечал я и думал "очки мне нужно завести, вот
что"...

Булгаков Михаил Афанасьевич   
«Записки юного врача»