Письмо вождям Советского Союза

Неужели это и есть тот манящий социализм
коммунизм, для которого и клались все жертвы и гибли 60-90 миллионов?
Потребности _внутреннего_ развития несравненно важней для нас,
как народа, чем потребности _внешнего_ расширения силы. Вся мировая
история показывает, что народы, создавшие империи, всегда несли
духовный ущерб. Цели великой империи и нравственное здоровье парода
несовместимы. И мы не смеем изобретать интернациональных задач и
платить по ним, пока наш народ в таком нравственном разорении и пока
мы считаем себя его сыновьями.
Еще ли нам не отказаться от Средиземного моря?
А для этого прежде всего -- от идеологии.



6. ИДЕОЛОГИЯ

Эта идеология, доставшаяся нам по наследству, не только дряхла,
не только безнадежно устарела, но и в свои лучшие десятилетия она
ошиблась во всех своих предсказаниях, она никогда не была наукой.
Примитивная верхоглядная экономическая теория, которая объявила,
что только рабочий рождает ценности и не увидела вклада ни
организаторов, ни инженеров, ни транспорта, ни аппарата сбыта. Она
ошиблась, предсказывая, что пролетариат будет безгранично зажат, что
он никогда ничего не добьется при буржуазной демократии, -- нам бы
сейчас так накормить его, одеть и осыпать досугом, как он получил все
это при капитализме! Она дала маху, что благополучие европейских стран
держится на колониях, -- они только освободясь от колоний и стали
совершать свои "экономические чудеса". Она прошиблась, что социалисты
никогда не сумеют приходить к власти иначе, как вооруженным
переворотом. Она просчиталась, будто эти перевороты начнутся с
передовых промышленных стран -- как раз все наоборот. И как революции
быстро охватят весь мир, и как будут быстро отмирать государства -- все
сплошь заблуждения, все сплошь незнание человеческой природы. И что
войны присущи только капитализму и кончатся с ним, -- мы уже видели
самую пока долгую войну XX века, 15 и 20 лет не капитализм отвергал
переговоры и перемирие, -- и не дай нам Бог увидеть самую жестокую и
самую кровавую из всех войн человечества -- войну между двумя
коммунистическими сверхдержавами. Так и национализм был этой теорией в
1848 году погребен как уже "пережиток" -- а найдите сегодня в мире силу
бОльшую! И со многим так, перечислять устанешь.
Марксизм не только не точен, не только не наука, не только не
предсказал _ни_единого_события_ в цифрах, количествах, темпах или
местах, что сегодня шутя делают электронные машины при социальных
прогнозах, да только не марксизмом руководясь, но поражает марксизм
своей экономико-механистической грубостью в попытках объяснить
тончайшее человеческое существо и еще более сложное миллионное
сочетание людей -- общество.

Страницы: (26) :  <<  ... 10111213141516171819202122232425 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Фирсов умылся в ручье и прополоскал рот, а потом пошел скорее дальше;
дом его отца уже был близко, и к вечеру можно успеть дойти до него.
Как только смерклось, Фирсов увидел свою родину в смутной, начавшейся
ночи. То было покатое, медленное нагорье, подымавшееся от берегов Потудани к
ржаным, возвышенным полям. На этом нагорье расположился небольшой город,
почти невидимый сейчас благодаря темноте. Ни одного огня не горело там.
Отец Никиты Фирсова спал сейчас: он лег, как только вернулся с работы,
когда еще солнце не зашло. Он жил в одиночестве, жена его давно умерла, два
сына исчезли на империалистической войне, а последний сын, Никита, был на
гражданской: он, может быть, еще вернется, думал про последнего сына отец,
гражданская война идет близко около домов и по дворам, и стрельбы там
меньше, чем на империалистической. Спал отец помногу -- с вечерней зари до
утренней, -- иначе, если не спать, он начинал думать разные мысли,
воображать забытое, и сердце его мучилось в тоске по утраченным сыновьям, в
печали по своей скучно прошедшей жизни. С утра он сразу уходил в мастерскую
крестьянской мебели, где он уже много лет работал столяром, -- и там, среди
работы, ему было более терпимо, он забывался. Но к вечеру ему делалось хуже
в душе, и, вернувшись на квартиру, в одну комнату, он поскорее, почти в
испуге, засыпал до завтрашнего утра; ему и керосин был не нужен. А на
рассвете мухи начинали кусать его в лысину, старик просыпался и долго,
помаленьку, бережно одевался, обувался, умывался, вздыхал, топтался, убирал
комнату, бормотал сам с собою, выходил наружу, смотрел там погоду и
возвращался -- лишь бы потратить ненужное время, что оставалось до начала
работы в мастерской крестьянской мебели.
В нынешнюю ночь отец Никиты Фирсова спал, как обычно, по необходимости
и от усталости. Сверчок, уже которое лето, жил себе в завалинке дома и
напевал оттуда в вечернее время -- не то это был тот же самый сверчок, что и
в позапрошлое лето, не то внук его. Никита подошел к завалинке и постучал в
окошко отца; сверчок умолк на время, словно он прислушивался, кто это пришел
-- незнакомый, поздний человек...

Андрей Платонов   
«Река Потудань»