Случай на станции Кочетовка

Такая жгла его бессильная обида, что он
чуть не заплакал, бредя в этой чёрной стремнине.
С тех-то пор и не стало ему жизни у Авдеевых: Антонина Ивановна,
правда, больше с ним не здоровалась, но стала водить к себе какого-то
мордатого кобеля, гражданского, однако в сапогах и кителе, как требовал
дух времени. Зотов пытался заниматься - она же нарочно не прикрывала
своей двери, чтоб долго слышал он, как они шутили и как она повизгивала
и постанывала.
Тогда он и ушёл к бабке полуглухой, у которой нашёл только ларь,
застланный рядном.
Но вот, видно, разнеслась сплетня по Кочетовке. Неужели до Полины
дойдёт? Стыдно...
Отвлекли его эти мысли от работы. Он схватился опять за химический
карандаш и заставил себя вникнуть в попутные и опять чётким овальным
почерком разносил номера транспортов и грузов, составляя тем самым новые
попутные, под копирку. И кончил бы эту работу, но неясность вышла с
большим транспортом из Камышнна - как его разбивать. Дело это мог решить
только сам комендант. Зотов дал один зуммер по полевому телефону, взял
трубку и слушал. И ещё дал один зуммер подольше. И ещё долгий один.
Капитан не отвечал. Значит, в кабинете его не было. Может быть, отдыхает
дома после обеда. Перед сменой-то дежурных он придёт обязательно
выслушать рапорта.
За дверью иногда Подшебякина звонила диспетчеру станции. Тётя Фрося
пришла, опять ушла. Потом послышался тяжёлый переступ в четыре сапога. В
дверь постучали, приоткрыли, звонко спросили:
- Разрешите войти?
И не дожидаясь и не дослышивая разрешения, вошли. Первый
гренадерского роста, гибкий, с розовым охолодавшим лицом, ступил на
середину комнаты и с пристуком пятки доложил:
- Начальник конвоя транспорта девяносто пять пятьсот пять сержант
Гайдуков! Тридцать восемь пульмановских вагонов, всё в порядке, к
дальнейшему следованию готов!
Он был в новой зимней шапке, ладной долгой шинели командирского
покроя с разрезом, запоясан кожаным широким ремнём с пряжкою-звездой, и
начищенные яловые были на нём сапожки.
Из-за спины его выступил слегка, как бы перетоптался, не отходя
далеко от двери, второй - коренастый, с лицом вдубело-смуглым, тёмным.
Он полунехотя поднял пятерню к шлему-будёновке с опущенными, но
незастёгнутыми ушами и не отрапортовал, а сказал тихо:
- Начальник конвоя транспорта семьдесят один шестьсот двадцать
восемь младший сержант Дыгин. Четыре шестнадцатитонных вагона.
Солдатская шинель его, охваченная узким брезентовым пояском, имела
одну полу перекошенную или непоправимо изжёванную как бы машиной, сапоги
были кирзовые, с истёртыми переломами гармошки.
А лицо у сержанта Дыгина было набровое челюстное лицо Чкалова, но не
молодого лихого Чкалова, погибшего недавно, а уже пожившего, обтёртого.

Страницы: (36) :  <<  ... 891011121314151617181920212223 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Если
отбросить гнусавость, его речь весьма напоминает диалект
фешенебельного лондонского общества с его тенденцией
(иногда довольно приятной) заменять дифтонги чистыми
гласными, а последние превращать в нечто совершенно
отличное от традиционного произношения. Он произносит
"ау", как долгое "а", "ом" - как краткое "а" и
употребляет вместо долгого "о" обычное "оу", вместо
долгого "а" краткое "и", вместо краткого "а" краткое
"э", вместо краткого открытого "э" просто краткое "э", с
одним исключением: когда за гласной следует "р", он
обозначает присутствие этой гласной не тем, что
произносит ее,- этого он никогда не делает, - а тем, что
растягивает и смягчает гласную, порой даже так сильно,
что она звучит у него совершенно правильно.
Провинциальное "эл" превращается в его краткой передаче
в "эй". Все эти столичные ухищрения, повергающие в
ужас любого англичанина, кроме кокни, невозможно
передать без помощи фонетической транскрипции, разве что
вышеупомянутым крайне несовершенным способом. На
человеке мундир береговой охраны, явно с чужого плеча и
весьма потрепанный. Держится он этаким театральным
морским волком, и это удается ему настолько успешно, что
его можно принять за разносчика рыбы самого низкого
пошиба, которому посчастливилось найти работу на
Биллингсгейте в разгар сезона. Вся повадка его
свидетельствует о серьезном намерении втереться в
доверие к миссионеру - вероятно, с какой-нибудь
корыстной целью.

Человек. День добрый, мистер Рэнкин.

Миссионер быстро приподнимается и поворачивается, по
долгу своему сразу примирившись с тем, что ему не дадут
спокойно работать...

Шоу, Джордж Бернард (Shaw, George Bernard)   
«Обращение капитана Брасбаунда»