Случай на станции Кочетовка

Хотя солдаты в конвое Гайдукова ехали больше новички, но сам
он уже побывал на переднем крае и в июле был ранен на Днепре, два месяца
пролежал в госпитале и поработал там при каптёрке, и вот ехал снова на
фронт. Поэтому он знал и уставы и как их можно и надо нарушать. Их
двадцать человек молодых ребят лишь попутно везли лошадей, а сдав их,
должны были влиться в дивизию. Может быть, через несколько дней всё это
новое обмундирование они измажут в размокшей траншейной глине, да ещё
хорошо, если в траншеях, а то за бугорочками малыми будут прятать головы
от наседающих на плечи немецких мин, - миномёты немецкие больше всего
досадили Гайдукову летом. Так сейчас эти последние дни хотелось прожить
тепло, дружно, весело. В их просторной теплушке две чугунные печи
калились, не переставая, углем-кулаком, добытым с других составов.
Эшелон их пропускали быстро, нигде они не застаивались, но как-то
успевали раз в сутки, напоить лошадей и раз в три дня отоварить
продаттестаты. А если эшелон шёл быстро, в него просились. И хотя устав
строго запрещал пускать гражданских в караульные помещения, сам Гайдуков
и помощник его, перенявший от него разбитную манеру держаться, не могли
смотреть на людей, стынущих на осеннем полотне и ошалело бегающих вдоль
составов. Не то чтобы пускали просящих всех, но не отказывали многим.
Какого-то инспектора хитрого пустили за литр самогону, ещё рыжего
старика с сидорами - за шматок сала, кого - ни за так, а особенно
отзывно - не устаивало их сердце - подхватывали они в свой вагон,
спуская руки навстречу, молодок и девок, тоже всё едущих и едущих куда
то, зачем-то. Сейчас там, в жаре гомонящей теплушки, рыжий старик что-то
лопочет про первую мировую войну, как он без малого не получил
георгиевского креста, а из девок одна только недотрога, нахохлясь
совушкой, сидит тут же у печки. Остальные давно от жары скинули пальто,
телогрейки, даже и кофточки. Одна, оставшись в красной соколке, и сама
раскраснелая, стирает сорочки ребятам и пособника своего, выжимающего
бельё, хлопает мокрым скрутком, когда он слишком к ней подлезает. Две
стряпают для ребят, заправляя домашним смальцем солдатский сухой паёк. А
ещё одна сидит и вычинивает, у кого что порвалось. Уедут с этой станции
- поужинают, посидят у огня, споют под разухабистую болтанку вагона на
полном ходу, а потом, не особо разбирая смены бодрствующей и отдыхающей
(все намаиваются равно в водопой),- расползутся по нарам из неструганых
досок, пОкатом спать. И из этих сегодняшних молодок, как и из вчерашних,
лишь недавно проводивших мужей на войну, и из девок - не все устоят, и
там, в затеньях от фонаря, лягут с хлопцами, обнявшись.
Да и как не пожалеть солдягу, едущего на передовую! Может, это
последние в его жизни денёчки...
И чего сейчас только хотел Гайдуков от коменданта - чтобы тот
отпустил его побыстрей.

Страницы: (36) :  <<  ... 10111213141516171819202122232425 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...

Эльзас и Лотарингию я не могу, конечно, присвоить Германии с такой же
легкостью, как вы, ибо люди этих стран крепко держатся за Францию, благодаря
тем правам, которые дала им Французская революция, благодаря законам
равенства и тем свободам, которые так приятны буржуазной душе, но для
желудка масс оставляют желать многого. А между тем Эльзас и Лотарингия снова
примкнут к Германии, когда мы закончим то, что начали французы, когда мы
опередим их в действии, как опередили уже в области мысли, когда мы взлетим
до крайних выводов и разрушим рабство в его последнем убежище -- на небе,
когда бога, живущего на земле в человеке, мы спасем от его униженья, когда
мы станем освободителями бога, когда бедному, обездоленному народу,
осмеянному гению и опозоренной красоте мы вернем их прежнее величие, как
говорили и пели наши великие мастера и как хотим этого мы -- их ученики. Да,
не только Эльзас и Лотарингия, но вся Франция станет нашей, вся Европа, весь
мир -- весь мир будет немецким! О таком назначении и всемирном господстве
Германии я часто мечтаю, бродя под дубами. Таков мой патриотизм.

В ближайшей книге я вернусь к этой теме с крайней решимостью, с полной
беспощадностью, но, конечно, и с полной лояльностью. Я с уважением встречу
самые резкие нападки, если они будут продиктованы искренним убеждением. Я
терпеливо прощу и злейшую враждебность. Я отвечу даже глупости, если она
будет честной. Но все мое молчаливое презрение я брошу беспринципному
ничтожеству, которое из жалкой зависти или нечистоплотных личных интересов
захочет опорочить в общественном мнении мое доброе имя, прикрывшись маской
патриотизма, а то, чего доброго, -- и религии или морали. Иные ловкачи так
умело пользовались для этого анархическим состоянием нашей
литературно-политической прессы, что я только диву давался. Поистине,
Шуф-те..

Гейне (Хейне) Генрих (Heine Heinrich)   
«Германия»