Случай на станции Кочетовка

- Мне исключительно повезло. На какой-то станции я вылез из
полувагона... Я за эти два дня стал разбираться в железнодорожной
терминологии. "Полувагон" - я считал, в нём должно же быть что-то от
вагона, ну, хотя бы полкрыши. Я залез туда по лесенке, а там просто
железная яма, капкан, и сесть нельзя, прислониться нельзя: там прежде
был уголь, и на ходу пыль взвихривается и всё время кружит. Досталось
мне там. Тут ещё и дождь пошёл...
- Так в чём же вам повезло? - расхохотался Зотов.- Не понимаю. Вон
одежонку испачкали как!
Когда он смеялся, две большие добрые смеховые борозды ложились по
сторонам его губ - вверх до разляпистого носа.
- Повезло, когда я вылез из полувагона, отряхнулся, умылся и вижу:
цепляют к одному составу паровоз на юг. Я побежал вдоль состава - ну, ни
одной теплушки, и все двери запломбированы. И вдруг смотрю - какой-то
товарищ вылез, постоял по надобности и опять лезет в незакрытый холодный
вагон. Я - за ним. А там, представляете,- полный вагон ватных одеял!
- И не запломбирован?!
- Нет! Причём, видимо, они сперва были связаны пачками, там по
десять или по пять, а теперь многие пачки развязаны, и очень удобно в
них зарыться. И несколько человек уже спят!
- Ай-яй-яй!
- Я в три-четыре одеяла замотался и так славно, так сладко спал
целые сутки напролёт! Ехали мы или стояли - ничего не знаю. Тем более
третий день мне пайка не дают - я спал и спал, всю войну забыл, всё
окружение... Видел родных во сне...
Его небритое мятое лицо светилось.
- Стоп! - спохватью сорвался Зотов со стула.- Это в том составе...
Вы с ним приехали - когда?
- Да вот... минут - сколько? Сразу к вам пришёл. Зотов кинулся к
двери, с силой размахнул её, выскочил:
- Валя! Валя! Вот этот проходной на Балашов, тысяча какой-то по
вашему...
- Тысяча второй.
- Он ещё здесь?
- Ушёл.
- Это - точно?
- Точно.
- Ах, чёрт!! - схватился он за голову. - Сидим тут, бюрократы
проклятые, бумажки перекладываем, ничего не смотрим, хлеб зря едим! А
ну-ка, вызовите Мичуринск-Уральский!
Он заскочил опять к себе и спросил Тверитинова:
- А вы номер вагона не помните?
- Нет,- улыбнулся Тверитинов.
- Вагон - двухосный или четырёхосный?
- Я этого не понимаю...
- Ну как не понимаете! Маленький или большой? На сколько тонн?
- Как в гражданскую войну говорилось: "Сорок человек, восемь
лошадей".
- Так шестнадцать тонн, значит. И - конвоя не было?
- Да как будто нет.
- Василь Васильич! - крикнула Валя.- Военный диспетчер на проводе.
Вам - коменданта?
- Да может и не коменданта, груз может и не военный.
- Так тогда разрешите, я сама выясню?
- Ну, выясните, Валечка! Может, эти одеяла просто эвакуируются, шут
их там знает.

Страницы: (36) :  <<  ... 18192021222324252627282930313233 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... На маленькой головке жокейская кепка, клетчатый воздушный
пиджачок, и росту он в полторы сажени, и худой, как селедка, морда
глумливая.
Какие бы то ни было редкие явления Михаилу Александровичу попадались
редко. Поэтому прежде всего он решил, что этого не может быть, и вытаращил
глаза. Но это могло быть, потому что длинный жокей качался перед ним и влево
и вправо. "Кисловодск... жара... удар?!" - подумал товарищ Берлиоз и уже в
ужасе прикрыл глаза. Лишь только он их вновь открыл, с облегчением убедился
в том, что быть действительно не может: сделанный из воздуха клетчатый
растворился. И черная рука тут же отпустила сердце.
- Фу, черт, - сказал Берлиоз, - ты знаешь, Бездомный, у меня сейчас от
жары едва удар не сделался. Даже что-то вроде галлюцинаций было... Ну-с,
итак.
И тут, еще раз обмахнувшись платком, Берлиоз повел речь, по-видимому,
прерванную питьем фруктовой и иканием.
Речь шла об Иисусе Христе. Дело в том, что Михаил Александрович
заказывал Ивану Николаевичу большую антирелигиозную поэму для очередной
книжки журнала. Во время путешествия с Площади Революции на Патриаршие Пруды
редактор и рассказывал поэту о тех положениях, которые должны были лечь в
основу поэмы.
Следует признать, что редактор был образован. В речи его, как пузыри на
воде, вскакивали имена не только Штрауса и Ренана, но и историков Филона,
Иосифа Флавия и Тацита.
Поэт слушал редактора со вниманием и лишь изредка икал внезапно, причем
каждый раз тихонько ругал фруктовую непечатными словами.
Где-то за спиной друзей грохотала и выла Садовая, по Бронной мимо
Патриарших проходили трамваи и пролетали грузовики, подымая тучи белой пыли,
а в аллее опять не было никого.
Дело между тем выходило дрянь: кого из историков ни возьми, ясно
становилось каждому грамотному человеку, что Иисуса Христа никакого на свете
не было. Таким образом, человечество в течение огромного количества лет
пребывало в заблуждении и частично будущая поэма Бездомного должна была
послужить великому делу освобождения от заблуждения...

Булгаков Михаил Афанасьевич   
«Мастер и Маргарита (Черновые редакции романа)»