Фильм о Рублеве

Александр Солженицын. Фильм о Рублеве


"Фильм о Рублёве" (октябрь 1983). - Критический этюд,
написанный (как и "По донскому разбору" и "...Колеблет твой
треножник") во время паузы в работе над "Красным Колесом" (конец
1983 - начало 1984), в Вермонте. Первая публикация: "Вестник
РХД", 1984, № 141. В России текст впервые напечатан в журнале
"Звезда", 1992, № 7. В настоящем издании после основного текста
впервые публикуется "Добавление (май 1985)".

-----------------------------------------------------------------

Слава этого фильма - и в Советском Союзе и за границей
- надолго опережала его показ: потому что он был
запрещён советской цензурой. Законченный в 1966, он появился
сперва за границей в 1969, затем малыми дозами просочился
на советские экраны - либо избранные, закрытые, либо
вовсе уж глухо- провинциальные, где не опасались власти
вредного для них истолкования. Так случайно я увидел этот фильм
в Тамбове в 1972. (При малом фонарике, в тёмном зале, на
коленях делал записи, а тамбовцы смеялись и протестовали, что
мешаю, и кричали: "Да тут шпион! Взять его!" По советским
обстоятельствам отчего б и не взять серьёзно?) С первого раза, да
при звуке плохом, многого совсем нельзя было понять, и я искал
увидеть фильм второй раз. И представился такой случай только в
Вермонте в 1983, среди публики исключительно американской. И это
последнее обстоятельство ещё яснее выразило несчастную судьбу
фильма: направленный к недоступным соотечественникам,
переброшенный валютной и пропагандной жаждой Советов на
заграничные экраны, заранее прославленный западной прессой, - вот
он протягивался три часа перед растерянной иностранной публикой
(в перерывах друг другу: "вы что-нибудь понимаете?") как дальняя
экзотика, тем более непонятная, что живой язык его, и даже с
умеренным владимирским оканьем (а отчасти - и с советской
резкостью диалогов), заменён скудными, неточными и
нековременными, чужеродно-невыразительными английскими титрами.
Публика смотрела в изрядном недоумении. И что одно только с
несомненностью посильно ей было вывести: какая же дикая, жестокая
страна эта извечная Россия, и как низменны её инстинкты.
Да и в Советской России удостоенные первые зрители этим
выводом и обогащались: "ну да, в России и в_с_е_г_д_а т_а_к
было".
Но э_т_о_т вывод авторы сценария (Тарковский и Кончаловский)
и режиссёр Тарковский обязаны были предвидеть, когда затевали
свою, не ими первыми придуманную, и не одними ими
использованную, подцензурную попытку: излить негодование
советской действительностью косвенно, в одеждах русской давней
истории или символах из неё.

Страницы: (8) : 12345678

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Вначале как интермеццо богослужения, затем, став частью политических
торжеств, трагедия показывала народу великие деяния отцов, чистой простотой
совершенства пробуждая в душах великие чувства, ибо сама была цельной и
великой. И в каких душах!
В греческих! Я не могу объяснить, что это значит, но я чувствую это и,
краткости ради, сошлюсь на Гомера, Софокла и Феокрита {Ссылка на Гомера и
Феокрита носит более общий характер. Феокрит - автор идиллий. Гомер -
эпический поэт; речь идет, таким образом, уже не о драматургии и театре, а
об античной культуре в целом, которая, как и Шекспир, была, по мнению Гете,
"цельной и великой".}; они научили меня это чувствовать. И мне хочется тут
же прибавить: "Французик, на что тебе греческие доспехи, они тебе не по
плечу".
Поэтому-то все французские трагедии пародируют самих себя.
Сколь чинно там все происходит, как похожи они друг на друга, - словно
два сапога, и как скучны к тому же, особенно in genere в четвертом акте, -
известно вам по опыту, милостивые государи, и я не стану об этом
распространяться.
Кому впервые пришла мысль перенести важнейшие государственные дела на
подмостки театра, я не знаю; здесь для любителей открывается возможность
критических изысканий. Я сомневаюсь в том, чтобы честь этого открытия
принадлежала Шекспиру; достаточно того, что он возвел такой вид драмы в
степень, которая и поныне кажется высочайшей, ибо редко чей взор достигал
ее, и, следовательно, трудно надеяться, что кому-нибудь удастся заглянуть
еще выше или ее превзойти.
Шекспир, друг мой, будь ты среди нас, я мог бы жить только вблизи от
тебя! Как охотно я согласился бы играть второстепенную роль Пилада {Пилад -
друг Ореста и его верный спутник.}, будь ты Орестом, - куда охотнее, чем
почтенную особу верховного жреца в Дельфийском храме.
Я здесь намерен сделать перерыв, милостивые государи, и завтра писать
дальше, так как взял тон, который, быть может, не понравится вам, хотя он
непосредственно подсказан мне сердцем...

Гёте, Иоганн Вольфганг фон (Goethe, Johann Wolfgang von)   
«Ко дню Шекспира»