Фильм о Рублеве

За два последних десятилетия это уже целое течение в
советском искусстве: осмелиться на критику режима не прямо, а
дальним-предальним крюком, через глубину русской истории, или
самовольной интерпретацией русской классической литературы:
подать её тенденциозно, с акцентами, перераспределением
пропорций, даже прямым искажением, но тем самым более выпукло
намекнуть на сегодняшнюю действительность. Такой приём не только
нельзя назвать достойным, уважительным к предшествующей истории и
предшествующей литературе. Такой приём порочен и по внутреннему
смыслу искусства.
Обращение к истории - и право наше, и обязанность, это и есть
утверженье нашей спасительной памяти. А допустимо ли обращаться
к истории не со специальной целью изучения того периода, а для
поиска аналогии, ключа, для ожидаемого подкрепления своей мысли,
для сегодняшней своей цели? Надо думать: не недопустимо. Но при
условии: относиться к историческому материалу как к заповедному
- не вытаптывать его, не искажать ни духа его (даже если он нам
чужд, неприятен), ни внутренних пропорций, ни ткани. (И - да не
поступят с нами так же потом.) Но мы и истории повредим, и ничему
не научимся у неё, если будем просто вгонять её в колодку
сегодняшней задачи. А в применении к русской истории, и без того
прошедшей полуторавековую радикальную революционно-
демократическую, затем и большевицкую мясорубку, этот приём
ведёт только к дальнейшему искажению нашего прошлого, непониманию
его даже соотечественниками, а уж тем более иностранцами.
И - сходное условие к использованию литературной классики.
Выбирая персонажем двухсерийного трёхчасового фильма
иконописца Рублёва, православного и монаха, авторы должны были
понимать ещё до составления сценария: что ни собственно право-
славия, ни смысла иконописи выше простой живописи (как сейчас и
допущено в СССР) и ни, прежде всего, духа Христа и смысла
христианства - им не дадут выразить. Что за все эти три часа ни
одному православному не разрешат даже перекреститься полностью и
истово, четырьмя касаниями. Ни во время грозного осаждённого
богослужения (из лучших мест фильма), ни во время скудного
молебна при освящении колокола, лишь скоморох один раз полностью
крестится - но луковкой, закусывая, тем как бы плюя в крестное
знаменье. И ещё есть в первой серии один почти полный крест - и
тоже иронический. И князь-предатель, уж с таким мордоворотом,
целует распятие, как не мог бы в присутствии митрополита, при
всей своей черноте. (На всё это легко и естественно шёл
Эйзенштейн в "Александре Невском", где ни перед битвой, ни даже
при начале торжественного храмового звона не крестится
новгородский народ, ни князь, - но ведь тот грубо выполнял
социальный заказ режима.

Страницы: (8) : 12345678

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...

Касильда

Супруг, когда воздать смогу я
Любовью за любовь, то знай:
Ты не расплатишься с долгами -
Такую ты любовь найдешь.

Периваньес

Касильда, знай: пока делами
Меня в любви не превзойдешь,
Не победишь меня словами.
Когда б я мог, к ногам твоим
Я положил бы всю Оканью,
Весь край, где Тахо, став чужим,
Став Португальским, вновь в Испанью
Течет к морям ему родным.
Пригнутый долу урожаем,
Не так мне мил масличный сад,
Ни луг в цвету, разубран маем,
Зарею утренней примят,
Еще никем не навещаем.
Какое яблочко с тобой
Румянцем гладких щек сравнится?
В каком бочонке сок живой
Оливок лучше золотится,
Чтоб усладить меня собой?
Вино простому люду то же,
Что роза для дворян, и все же...
Сыщу ль где белое вино, -
Хоть сорок лет хранись оно, -
Я слаще губ твоих пригожих?
Ни сушь на лозах в октябре,
Ни майский дождь, ни ток душистый
Мои..

Вега Карпио, Лопе Феликс де (Vega Carpio, Lope Felix de)   
«Периваньес и командор Оканьи»