Архипелаг ГУЛаг. Том 1 (части 1-я и 2-я)

И в каждой -- люди, люди... В иной два
человека, а в той -- полтораста. Где просидел пять минут, где -- долгое
лето.
Но всегда изо всех на особом счету -- первая камера, в которой ты
встретил себе подобных, с обреченной той же судьбой. Ты еЈ будешь всю жизнь
вспоминать с таким волнением, как разве еще только -- первую любовь. И люди
эти, разделившие с тобой пол и воздух каменного кубика в дни, когда всю
жизнь ты передумывал по-новому -- эти люди еще когда-то вспомнятся тебе как
твои семейные.
Да в те дни -- они только и были твоей семьей.
Пережитое в первой следственной камере не имеет ничего сходного во всей
твоей жизни ДО, во всей твоей жизни ПОСЛЕ. Пусть тысячелетиями стоят тюрьмы
до тебя и еще сколько-то после (хотелось бы думать, что -- меньше...) -- но
единственна и неповторима именно та камера, в которой ты проходил следствие.
Может быть, она ужасна была для человеческого существа. Вшивая клопяная
кутузка без окна, без вентиляции, без нар -- грязный пол, коробка называемая
КПЗ -- при сельсовете, милиции, при станции или в порту1 (КПЗ и ДПЗ -- их-то
больше всего рассеяно по лику нашей земли, в них-то и масса). "Одиночка"
архангельской тюрьмы, где стЈкла замазаны суриком, чтобы только багровым
входил к вам изувеченный божий свет и постоянная лампочка в пятнадцать ватт
вечно горела бы с потолка. Или "одиночка" в городе Чойболсане, где на шести
квадратных метрах пола вы месяцами сидели четырнадцать человек впритиску и
меняли поджатые ноги по команде. Или одна из лефортовских "психических"
камер, вроде 3-й, окрашенная в черный цвет и тоже с круглосуточной
двадцативаттной лампочкой, а остальное -- как в каждой лефортовской:
асфальтовый пол; кран отопления в коридоре, в руках надзирателя; а главное
-- многочасовой раздирающий рев (от аэродинамической трубы соседнего ЦАГИ,
но поверить нельзя, что -- не нарочно), рев, от которого миска с кружкой,
вибрируя, съезжает со стола, рев, при котором бесполезно разговаривать, но
можно петь во весь голос, и надзиратель не слышит -- а когда стихает рев,
наступает блаженство высшее, чем воля.
Но не пол же тот грязный, не мрачные стены, не запах параши ты полюбил
-- а вот этих самых, с кем ты поворачивался по команде: что-то между вашими
душами колотившееся; их удивительные иногда слова; и родившиеся в тебе
именно там такие освобожденные плавающие мысли, до которых недавно не мог бы
ты ни подпрыгнуть, ни вознестись.
Еще до той первой камеры тебе что' стоило пробиться! Тебя держали в
яме, или в боксе, или в подвале. Тебе никто слова человеческого не говорил,
на тебя человеческим взором никто не глянул -- а только выклевывали
железными клювами из мозга твоего и из сердца, ты кричал, ты стонал -- а они
смеялись.

Страницы: (395) :  <<  ... 111112113114115116117118119120121122123124125126 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Вода - стихия
ласки и влюбленности, глубина завлекающая, ее голос - влажный поцелуй.
Воздух - всеокружная колыбель-могила, саркофаг - альков, легчайшее дуновение
Вечности и незримая летопись, которая открыта для глаз души. Земля - черная
оправа ослепительного бриллианта, и Земля - небесный Изумруд, драгоценный
камень Жизни, весеннее Утро, нежный расцветный Сад.
Я люблю все Стихии равно, хоть по-разному. И знаю, что каждая стихия
бывает ласкающей, как колыбельная песня, и страшной, как шум приближающихся
вражеских дружин, как взрывы и раскаты дьявольского смеха.
Вода нежнее Огня, оттого что в ней женское начало, нежная влажная
всевоспринимаемость. Огонь не так нежен порой, но он сильнее, сложней и
страшнее, он сокровенней и проникновеннее. В Воздухе тонут взоры, и душа
уносится к Вечному, в белое царство бестелесности. Земля родней нам всех
других Стихий - высот и низин, - и к ней радостно прильнуть с дрожанием
счастья в груди и с глухим сдавленным рыданием.
Все Стихии люблю я, и ими живет мое творчество.
Оно началось, это длящееся, только еще обозначившееся творчество - с
печали, угнетенности и сумерек. Оно началось под северным небом, но, силою
внутренней неизбежности, через жажду безгранного, безбрежного, через долгие
скитания по пустынным равнинам и провалам Тишины, подошло к радостному
Свету, к Огню, к победительному Солнцу.
От книги к книге, явственно для каждого внимательного глаза, у меня
переброшено звено, и я знаю, что, пока я буду на Земле, я не устану ковать
все новые и новые звенья и что мост, который создает моя мечта, уходит в
вольные манящие дали.
От бесцветных сумерек к красочному Маю, от робкой угнетенности к
Царице-Смелости с блестящими зрачками, от скудости к роскоши, от стен и
запретов к Цветам и Любви, от незнания к счастью вечного познанья, от гнета
к глубокому вздоху освобожденья, к этой радости видеть и ласкать своим
взором еще новое, вот еще и еще, без конца.
И если воистину я люблю все Стихии в разное время равно, мне все же
хочется сказать сейчас, что любимая моя стихия - Огонь...

Бальмонт Константин Дмитриевич   
«Проза. Из записной книжки»