Архипелаг ГУЛаг. Том 1 (части 1-я и 2-я)

Трибунал отказывает. Тогда Соловьев проникает в камеру
Годелюка и безо всякого трибунала. И вот совпадение: как-раз тут Годелюк
тяжело заболевает, да. ("Едва ли можно говорить о наличии злой воли
Соловьева", -- расшаркивается Крыленко.) И, чувствуя приближение смерти,
Годелюк потрясЈнно раскаивается, что мог оболгать ЧК, и просит бумагу и
пишет письменное отречение: всЈ неправда, в чЈм он оболгал Косырева и других
комиссаров ЧК, и что было застенографировано через занавеску -- тоже
неправда!41
"А кто пропуска ему выписал?" -- настаивает Крыленко, пропуска для
Мещерской не из воздуха взялись? Нет, обвинитель "не хочет говорить, что
СоловьЈв к этому делу причастен, потому что... нет достаточных данных", но
предполагает он, что "оставшиеся на свободе граждане с рыльцем в пушку"
могли послать СоловьЈва в Таганку.
Тут бы в самый раз допросить Либерта и Роттенберга и вызваны они! -- но
не явились! Вот так просто, не явились, уклонились. Так позвольте, Мещерскую
же допросить! Представьте, и эта затруханная аристократка тоже имела
смелость не явиться в Ревтрибунал! И нет сил еЈ принудить! А Годелюк отрЈкся
-- и умирает. А Косырев ничего не признаЈт! И СоловьЈв ни в чЈм не виноват!
И допрашиваеть некого...
Зато какие свидетели по собственной доброй воле приехали в Трибунал! --
зам. пред. ВЧК товарищ Петерс -- и даже сам Феликс Эдмундович прибыл,
встревоженный. Его продолговатое сожигающее лицо подвижника обращено к
замершему трибуналу, и он проникновенно свидетельствует в защиту ни в чЈм не
виновного Косырева, в защиту его высших моральных, революционных и деловых
качеств. Показания эти, увы, не приведены нам, но Крыленко так передаЈт:
"Соловьев и Дзержинский расписывали прекрасные качества Косырева"42 (Ах,
неосторожный прапорщик! -- через 20 лет припомнят тебе на Лубянке этот
процесс!) Легко догадаться, что' мог говорить Дзержинский: что Косырев --
железный чекист, беспощадный к врагам; что он -- хороший товарищ. Горячее
сердце, холодная голова, чистые руки.
И из хлама клеветы восстает перед нами бронзовый рыцарь Косырев. К тому
ж и биография его выявляет недюжинную волю. До революции он был судим
несколько раз -- и всЈ больше за убийство: за то, что (г. Кострома) обманным
образом с целью грабежа проник к старушке Смирновой и удушил еЈ собственными
руками. Потом -- за покушение на убийство своего отца и за убийство
сотоварища с целью воспользоваться его паспортом. В остальных случаях
Косырев судился за мошеничество, а в общем много лет провел на каторге
(понятно его стремление к роскошной жизни!) и только царские амнистии его
выручали.
Тут строгие справедливые голоса крупнейших чекистов прервали
обвинителя, указали ему, что все те предыдущие суды были
помещичье-буржуазные и не могут быть приняты во внимание нашим новым
обществом.

Страницы: (395) :  <<  ... 202203204205206207208209210211212213214215216217 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...

Закипели в колодезях воды,
Заболело во молодца сердце, -

напевал он, и ему вспоминалось прежнее, мысли тянулись к
тому времени, когда он сам был хозяином, работником, молодым
и выносливым. Гладя внучку по голове, он с любовью
перебирал в памяти, что в такой-то год в эту пору он сеял, и
с кем выходил в поле, и какая была у него тогда кобыла...
Внучка шепотом предложила пойти наломать веничков, про
которые мать уже давно толковала. Дед легкомысленно забыл
про пустую избу и, взяв за руку внучку, повел ее за деревню.
Идя по мягкой, давно неезженной полевой дороге, они
незаметно отошли от деревни с версту и принялись ломать
полынь.
Вдруг Дашка встрепенулась.
- Дедушка, глянь-ка! - заговорила она и быстро и
нараспев, - глянь-ка! Ах, ма-а- тушки!
Дед глянул и увидал бегущий вдали поезд. Он торопливо
подхватил внучку на руки и вынес ее на бугорок, а она
тянулась у него с рук и радостно твердила:
- Дедушка! Рысью, рысью!
Поезд разрастался и под уклон работал все быстрее, весь
блестя на солнце. Долго и напряженно глядела Дашка на
бегущие вагоны.
- Должно, к завтрему приедет, - сказала она в раздумье.
Блестя трубой, цилиндрами, мелькающим поршнем, колесами,
поезд тяжелым взмахом урагана пронесся мимо, завернул и
мелькнув задним вагоном, стал сокращаться и пропадать вдали.
Жаворонки пели в теплом воздухе... Весело и важно
кагакали грачи... Цвели цветы в траве около линии...
Спутанный меринок, пофыркивая, щипал подорожник, и дед
чувствовал, как даже мерину хорошо и привольно на весеннем
корму в это ясное утро.
- Здорово, сударушка, - закричал он, завидев идущего по
рельсам сторожа-солдата. - Здравия желаем, ваше благородие!
- прибавил он, чтобы подделаться к солдату и поболтать
немного.
- Здравствуй, - сказал солдат сухо, не вынимая изо рта
трубки.
- Иди, сударушка, покурим, - продолжал дед, - погуторь с
Кастрюком. Я, брат, ноне тоже замест часового приставлен.
- Я путь должон обревизовать к прибытию второго номера, -
ответил сторож и, наклонившись, тюкнул молотком по рельсе и
пошел дальше...

Бунин Иван Алексеевич   
«Три рассказа»