Архипелаг ГУЛаг. Том 1 (части 1-я и 2-я)

Но раньше это были изящные
благородные эксы, как выражались все революционеры. А теперь перед советским
судом? -- "грабеж и укрывательство краденого".
В обвинительных материалах процесса освещается мутным желтым немигающим
фонарем закона вся неуверенная, заколебленная, запетлившаяся история этой
пафосно-говорливой, а по сути растерявшейся беспомощной и даже бездеятельной
партии, никогда не возглавленной достойно. И каждое еЈ решение или
нерешение, и каждое еЈ метание, порыв или отступление -- теперь обращаются и
вменяются ей только в вину, в вину, в вину.
И если в сентябре 1921 г., за 10 месяцев до процесса, уже сидя в
Бутырках, арестованный ЦК писал новоизбранному ЦК, что не на всякое
свержение большевистской диктатуры он согласен, а только -- через сплочение
трудящихся масс и агитационную работу (то есть, и сидя в тюрьме, не согласен
он освободиться ни террором, ни заговором!) так и это выворачивается им в
первейшую вину: ага, значит, на свержение согласны!
Ну, а если всЈ-таки в свержении не виноваты, в терроре не виновны,
экспроприаций почти нет, за всЈ остальное давно прощены? Наш любимый
прокурор вытягивает заветный запасец: "В крайнем случае недонесение есть
состав преступления, который по отношению ко всем без исключения подсудимым
имеет место и должен считаться установленным".28
Партия эсеров уже в том виновна, что НЕ ДОНЕСЛА НА СЕБЯ! Вот это без
промаха! Это -- открытие юридической мысли в новом кодексе, это -- мощеная
дорога, по которой покатят и покатят в Сибирь благородных потомков.
Да и просто, в сердцах выпаливает Крыленко, -- "ожесточенные вечные
противники" -- вот кто такие подсудимые! А тогда и без процесса ясно, что с
ними надо делать.
Кодекс так еще нов, что даже главные контрреволюционные статьи Крыленко
не успел запомнить по номерам -- но как он сечет этими номерами! как
глубокомысленно приводит и истолковывает их! -- будто десятилетиями только
на тех статьях и качается нож гильотины. И вот что особенно ново и важно:
различения методов и средств, которые проводил старый царский кодекс, у нас
нет! Ни на квалификацию обвинения, ни на карательную санкцию они не влияют!
Для нас намерение или действие -- всЈ равно! Вот была вынесена резолюция --
за неЈ и судим. А там "проводилась она или не проводилась -- это никакого
существенного значения не имеет".29 Жене ли в постели шептал, что хорошо бы
свергнуть советскую власть, или агитировал на выборах, или бомбы бросал --
всЈ едино! Наказание -- одинаково!!!
Как у провидчивого художника из нескольких резких угольных черт вдруг
восстаЈт желанный портрет -- так и нам все больше выступает в набросках 1922
года -- вся панорама 37-го, 45-го, 49-го.
Но -- нет, еще не то -- ПОВЕДЕНИЕ ПОДСУДИМЫХ. Они еще -- не подученные
бараны, они еще -- люди! Мало, очень мало сказано нам, а понять можно.

Страницы: (395) :  <<  ... 230231232233234235236237238239240241242243244245 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Что
толку, в самом деле, - прибавляет Паульсон уже от собственного разума, -
обладать правом голоса, если не выработать себе свободы личности?".
Свобода личности! Переворот человеческого духа!.. Но всякие ли
общественные условия позволяют выработать "свободу личности", и точно ли
"переворот человеческого духа" может быть совершен независимо от внешних
условий? На эти вопросы Ибсен не умел ответить: более того, он даже не умел
их поставить.
Общественные преобразования Ибсен не ставит почти ни во что. Партии,
эти великие культурные силы современности, в союзе с которыми только и можно
воздействовать в желательном направлении на общество, Ибсен третирует с
презрением одиноко стоящего умственного аристократа. "Партийные программы, -
говорит д-р Штокман, - убивают всякую жизнеспособную истину", и еще сильнее:
"партия - это точно насос, которым у людей постепенно выкачивают рассудок и
совесть!" ("Враг народа"). Ибсен исходит из индивидуальности и к ней
возвращается. В пределах индивидуальной души он разрешает или пытается
разрешить все социальные проблемы. Он расширяет и углубляет эту эластичную
индивидуальную душу до сверхчеловеческих пределов ("Бранд"), не задевая при
этом даже локтем общественной обстановки. В лице Росмера Ибсен хочет
"сделать всех людей в стране аристократами духа..., освободив их дух и
очистив их волю" (как это определенно!), но и в это дело Росмер теряет веру,
придя к убеждению, что "люди не могут быть облагораживаемыми извне"
("Росмерсхольм").
В личной жизни сам Ибсен, этот "дерзновенный революционер", этот
"великий минус", как называют его соотечественники, покорно склоняется пред
условиями, действующими извне: с педантической тщательностью подчиняется он
всем условностям лицемерно-благопристойного обихода буржуазной среды. Лишь в
созданиях своего духа он стоит "высоко и свободно" (да и то не настолько,
как это представляется Паульсону и самому Ибсену!), но "ах... не таков я в
обыденной жизни", жалуется он на себя с горечью устами строителя Сольнеса...

Ибсен Генрик Юхан (Ibsen Henrik Johan)   
«Об Ибсене»