Архипелаг ГУЛаг. Том 1 (части 1-я и 2-я)

Посредством ГПУ
фон-Мекк был разоблачен (и расстрелян): он хотел добиться износа путей,
вагонов и паровозов и оставить Республику на случай интервенции без железных
дорог! Когда же малое время спустя, новый наркомпути т. Каганович
распорядился пускать именно тяжелогруженные составы, и даже вдвое и втрое
сверхтяжелые (и за это открытие он и другие руководители получили ордена
Ленина) -- то злостные инженеры выступили теперь в виде предельщиков -- они
вопили, что это слишком, что это губительно изнашивает подвижной состав, и
были справедливо расстреляны за неверие в возможности социалистического
транспорта.
Этих предельщиков бьют несколько лет, они во всех отраслях, трясут
своими расчЈтными формулами, и не хотят понять, как мостам и станкам
помогает энтузиазм персонала. (Это годы изворота всей народной психологии:
высмеивается оглядчивая народная мудрость, что быстро хорошо не бывает и
выворачивается старинная пословица насчЈт "тише едешь..."). Что только
задерживает иногда арест старых инженеров -- это неготовность смены. Николай
Иванович Ладыженский, главный инженер военных ижевских заводов, сперва
арестовывается за "предельные теории", за "слепую веру в запас прочности"
(исходя из каковой, считал недостаточными суммы, подписанные Орджоникидзе
для расширения заводов).19 Но затем его переводят под домашний арест -- и
велят работать на прежнем месте (дело без него разваливается). Он
налаживает. Но суммы как были недостаточны, так и остались -- и вот
теперь-то его снова в тюрьму "за неправильное использование сумм": потому и
не хватило их, что главный инженер плохо ими распоряжался! В один год
Ладыженский умирает на лесоповале.
Так в несколько лет сломали хребет старой русской инженерии,
составлявшей славу нашей страны, излюбленным героям Гарина-Михайловского и
Замятина.
Само собой, что и в этот поток, как во всякий, прохватываются и другие
люди, близкие и связанные с обречЈнными, например и... не хотелось бы
запятнать светло-бронзовый лик Часового, но приходится... и несостоявшиеся
осведомители. Этот вовсе секретный, никак публично не проявленный, поток мы
просили бы читателя всЈ время удерживать в памяти -- особенно для первого
послереволюционного десятилетия: тогда люди еще бывали горды, у многих еще
не было понятия, что нравственность -- относительна, имеет лишь
узко-классовый смысл -- и люди смели отказываться от прелагаемой службы, и
всех их карали без пощады. Как-раз вот за кругом инженеров предложили
следить молоденькой Магдалине Эджубовой, а она не только отказалась, но
рассказала своему опекуну (за ним же надо было и следить): однако тот всЈ
равно был вскоре взят и на следствии во всем признался. Беременную Эджубову
"за разглашение оперативной тайны" арестовали и приговорили к расстрелу.

Страницы: (395) :  <<  ... 22232425262728293031323334353637 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Бросил веревочные вожжи на свою кобыленку с
дробными, как у осла, ногами, соскочил с грядки пыльной телеги, набитой
соломой, двинул на затылок горячую шапку, стоит и смотрит.
-- Что-нибудь по сельскому обиходу или гробик?
-- Гробик...
-- Выбор агромадный. Вам поскромней или понарядней?
Мужик переводит глаза с манящих своей новизной лопат и метел на то, что
нужно,-- что так грубо чернеет сухой дешевой краской, белея крестами на
крышках и крылатыми детскими головками по скатам крышек.
-- Да, конешно, что-нибудь получче...
-- А, собственно, для кого же? Для младенца? Для отрока или отроковицы?
Для старичка или старушки?
-- Для младенца, милый, я не стал бы себя беспокоить в такую пору. Для
младенца я бы сам какую-нибудь херовинку сколотил. А тут всю косьбу бросил в
поле...
-- Значит, для родителя или мамаши?
-- То-то и дело, что для мамаши...
-- А какого приблизительно были они росточку? Пропорциональной женской
меры? Мужик, выбирая гроб глазами, ребром ладони проводит себя от плеча к
плечу.
-- Тогда чего ж лучше модель, например, такого рода? И приказчик быстро
кладет руку на возглавие лилового гроба, одним ловким кругообразным
движеньем отделяет его от прочих и ставит перед мужиком на тротуаре.
-- Этот, думается, дюже мелок. Она, правда, исхудала...
-- Гроб не первого разряду завсегда довольно мелок, но вмещает вполне
прилично.
-- А прочен?
-- С ручательством за полную солидарность. До второго пришествия
хватит.
-- А ну-ка открой-ка...
Приказчик отнимает крышку. Мужик, наклоняясь, внимательно смотрит.
Внутри гроб некрашен, тес там золотистый, шершавый, хорошо и сухо пахнет,
кое-где в желтых смоляных каплях. Дно, однако, не из цельной тесины, а из
двух и притом неровных, уж совсем корявых, плохо пригнанных друг к другу, а
главное, с дырой от спиленного и выпавшего сучка, от его выскочившей пробки...

Бунин Иван Алексеевич   
«На базарной»