Архипелаг ГУЛаг. Том 1 (части 1-я и 2-я)

Вагоны эти еще долго бегали по русским дорогам, некоторые помнят,
как их и в 1927 году этапировали в таких именно, только разделив мужчин и
женщин. С другой сторны эсер Трушин вспоминает, что он и при царе уже
этапировался в "столыпине", только ездило их, опять-таки по крыловским
временам, шесть человек в купе.
Вероятно, вагон этот действительно пошел по рельсам первый раз при
Столыпине, то есть, до 1911-го года -- и по общему кадетско-революционному
ожесточению прилепили к нему это название. Однако по-настоящему этот вагон
был излюблен лишь в 20-е годы, а нашел всеобщее и исключительное применение
-- с 1930-го года, когда все в нашей жизни становилось единообразным, и
поэтому справедливей бы было называть его не Столыпиным, а Сталиным. Но не
будем спорить с языком.
Столыпин -- это обыкновенный купированный вагон, только из девяти купе
пять, отведенные арестантам (и здесь, как всюду на Архипелаге, половина идет
на обслугу!), отделены от коридора не сплошной перегородкой, а решеткой,
обнажающей купе для просмотра. Решетка эта -- косые перекрещенные прутья,
как бывает в станционных садиках. Она идет на всю высоту вагона, доверху, и
оттого нет багажных чердачков из купе над коридором. Окна коридорной стороны
-- обычные, но в таких же косых решетках извне. А в арестантском купе окна
нет -- лишь маленький, тоже обрешеченный, слепыш на уровне вторых полок
(вот, без окон, и кажется нам вагон как бы багажным). Дверь в купе --
раздвижная: железная рама, тоже обрешеченная.
ВсЈ вместе из коридора это очень напоминает зверинец: за сплошной
решеткой, на полу и на полках, скрючились какие-то жалкие существа, похожие
на человека, и жалобно смотрят на вас, просят пить и есть. Но в зверинце так
тесно никогда не скучивают животных.
По расчетам вольных инженеров в столыпинском купе могут шестеро сидеть
внизу, трое -- лежать на средней полке (она соединена как сплошные нары, и
оставлен только вырез у двери для лаза вверх и вниз) и двое -- лежать на
багажных полках вверху. Если теперь сверх этих одиннадцати затолкать в купе
еще одиннадцать (последних под закрываемую дверь надзиратели запихивают уже
ногами) -- то вот и будет вполне нормальная загрузка арестантского купе. По
двое скорчатся, полусидя, на верхних багажных, пятеро лягут на соединенной
средней (и это -- самые счастливые, места эти берутся с бою, а если в купе
есть блатари, то именно они лежат там), на низ же останется тринадцать
человек: по пять сядут на полках, трое -- в проходе меж их ног. Где-то там,
вперемежку с людьми, на людях и под людьми -- их вещи. Так со сдавленными
поджатыми ногами и сидят сутки за сутками.
Нет, это не делается специально, чтобы мучить людей! Осужденный -- это
трудовой солдат социализма, зачем же его мучить, его надо использовать на
строительстве.

Страницы: (395) :  <<  ... 310311312313314315316317318319320321322323324325 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... А я-то, всегда чувствовавшая себя
недостойной этих очагов (усыпальниц!) Рода. (Говорю о домах с колонистами и
о своей робости перед ними.)

---------
14-го ноября, второй день службы.
Странная служба! Приходишь, упираешься локтями в стол (кулаками в
скулы) и ломаешь себе голову: чем бы таким заняться, чтобы время прошло?
Когда я прошу у заведующего работы, я замечаю в нем злобу.
---------
Пишу в розовой зале, - розовой сплошь. Мраморные ниши окон, две
огромных завешенных люстры. Редкие вещи (вроде мебели!) исчезли.
----------
15-го ноября, третий день службы.
Составляю архив газетных вырезок, то есть: излагаю своими словами
Стеклова, Керженцева, отчеты о военнопленных, продвижение Красной Армии и
т.д. Излагаю раз, излагаю два переписываю с "журнала газетных вырезок" на
"карточки"), потом наклеиваю эти вырезки на огромные листы. Газеты тонкие,
шрифт еле заметный, а еще надписи лиловым карандашом, а еще клей, - это
совершенно бесполезно и рассыпется в прах еще раньше, чем сожгут.
Здесь есть столы: эстонский, латышский, финляндский, молдаванский,
мусульманский, еврейский и несколько совсем нечленораздельных. Каждый стол с
утра получает свою порцию вырезок, которую затем, в течение всего дня, и
обрабатывает. Мне все эти вырезки, подклейки и наклейки представляются в
виде бесконечных и исхищреннейших вариаций на одну и ту же, очень скудную
тему. Точно у композитора хватило пороху ровно на одну музыкальную фразу, а
исписать нужно было стоп тридцать нотной бумаги, - вот и варьирует:
варьируем.
Забыла еще столы польский и бессарабский. Я, не без основания,
"русский" (помощник не то секретаря, не то заведующего).
Каждый стол - чудовищен.
Слева от меня - две грязных унылых еврейки, вроде селедок, вне
возраста. Дальше: красная, белокурая - тоже страшная, как человек, ставший
колбасой, - латышка: "Я эфо знала, такой миленький. Он уцастфофал в загофоре
и эфо теперь пригофорили к расстрелу...

Цветаева Марина Ивановна   
«Мои Службы»