Архипелаг ГУЛаг. Том 1 (части 1-я и 2-я)

Итак, ты даешь снять с себя пальто, а в пиджаке твоем прощупана и с
клоком вырвана зашитая двадцатка, мешок твой брошен наверх, проверен, и всЈ,
что твоя сантиментальная жена собрала тебе после приговора в дальнюю дорогу,
осталось там, наверху, а тебе в мешочке сброшена зубная щетка...
Хотя не каждый подчинялся так в 30-е и 40-е годы, но девяносто девять.6
Как же это могло стать? Мужчины! офицеры! солдаты! фронтовики!
Чтобы смело биться, человеку надо к этому бою быть готовым, ожидать
его, понимать его цель. Здесь же нарушены все условия: никогда не знав
раньше блатной среды, человек не ждал этого боя, а главное -- совершенно не
понимает его необходимости, до сих пор представляя (неверно), что его враги
-- это голубые фуражки только. Ему еще надо воспитываться, пока он поймет,
что татуированные груди -- это задницы голубых фуражек, это то откровение,
которое погоны не говорят вслух: "умри ты сегодня, а я завтра!"
Новичок-арестант хочет себя считать политическим, то есть: он -- за народ, а
против них -- государство. А тут неожиданно сзади и сбоку нападает какая-то
поворотливая нечисть, и все разделения смешиваются, и ясность разбита в
осколки. (И нескоро арестант соберется и разберется, что нечисть, выходит --
с тюремщиками заодно.)
Чтобы смело биться, человеку надо ощущать защиту спины, поддержку с
боков, землю под ногами. Все эти условия разрушены для Пятьдесят Восьмой.
Пройдя мясорубку политического следствия, человек сокрушен телом: он
голодал, не спал, вымерзал в карцерах, валялся избитый. Но если бы только
телом! -- он сокрушен и душой. Ему втолковано и доказано, что и взгляды его,
и жизненное поведение, и отношение с людьми -- всЈ было неверно, потому что
привело его к разгрому. В том комочке, который выброшен из машинного
отделения суда на этап, осталась только жажда жизни, и никакого понимания.
Окончательно сокрушить и окончательно разобщить -- вот задача следствия по
58-й статье. Осужденные должны понять, что наибольшая вина их на воле была
-- это попытка как-нибудь сообщаться или объединяться друг с другом помимо
парторга, профорга и администрации. В тюрьме это доходит до страха всяких
коллективок: одну и ту же жалобу высказать в два голоса или на одной и той
же бумаге подписаться двоим. Надолго теперь отбитые от всякого объединения,
лже-политические не готовы объединиться и против блатных. Так же не придет
им в голову иметь для вагона или пересылки оружие -- нож или кистень.
Во-первых -- зачем оно? против кого? Во-вторых, если его применишь ты,
отягченный зловещей 58-ю статьею -- то по пересуду ты можешь получить и
расстрел. В-третьих, еще раньше, при обыске, тебя за нож накажут не так, как
блатаря: у него нож -- это шалость, традиция, несознательность, у тебя --
террор.

Страницы: (395) :  <<  ... 317318319320321322323324325326327328329330331332 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Петух взметнулся, ударился грузно о лампочку, затем
снизился и
исчез за поворотом, там, где павловнина кладовка. И гражданин
мгновенно
стих.
Случай был экстраординарный, как хотите, и лишь поэтому он
кончился для
меня благополучно. Квартхоз не говорил мне, что я, если мне не
нравится эта
квартира, могу подыскать себе особняк. Павловна не говорила, что
я жгу
лампочку до пяти часов, занимаясь "неизвестно какими делами", и что я
вообще
совершенно напрасно затесался туда, где проживает она. Шурку она имеет
право
бить, потому это ее Шурка. И пусть я заведу себе "своих Шурок"
и ем их с
кашей. - "Я, Павловна, если вы еще раз ударите Шурку по голове,
подам на вас
в суд и вы будете сидеть год за истязание ребенка", -
помогало плохо.
Павловна грозилась, что она подаст "заявку" в правление, чтобы меня
выселили
"Ежели кому не нравится, пусть идет туда, где образованные".
Словом, на сей раз ничего не было. В гробовом молчании
разошлись все
обитатели самой знаменитой квартиры в Москве. Неизвестного
гражданина
квартхоз и Катерина Ивановна под руки повели на лестницу.
Неизвестный шел
красный, дрожа и покачиваясь, молча и выкатив убойные, угасающие
глаза. Он
был похож на отравленного беленой.
Обессилевшего петуха Павловна и Шурка поймали под кадушкой
и тоже
унесли.
Катерина Ивановна, вернувшись, рассказала:
- Пошел мой сукин сын (читай: квартхоз - муж Катерины
Ивановны), как
добрый, за покупками. Купил-таки у Сидоровны четверть. Гаврилыча
пригласил -
идем, говорит, попробуем. Все люди, как люди, а они налакались,
прости
господи мое согрешение, еще поп в церкви не звякнул...

Булгаков Михаил Афанасьевич   
«Самогонное озеро»