Архипелаг ГУЛаг. Том 1 (части 1-я и 2-я)

Что же жаловаться на блатных, если всех
надзирателей на Красной Пресне ты видишь в хромовых сапогах, которых им
никто не выдавал? Это всЈ куро'чили в камерах блатные, а потом толкали
надзирателям. Что же жаловаться на блатных, если воспитатель КВЧ7 -- блатной
и пишет характеристики на политических (КемПерПункт)? В Ростовской ли
пересылке искать управу на блатных, если это их извечный родной курень?
Говорят, в 1942 году на Горьковской пересылке арестанты-офицеры
(Гаврилов, воентехник Щебетин и др.) всЈ-таки поднялись, били воров и
заставили их присмиреть. Но это всегда воспринимается как легенда: в одной
ли камере присмиреть? надолго ли присмиреть? а куда ж смотрели голубые
фуражки, что чуждые бьют близких? Когда же рассказывают, что на Котласской
пересылке в 40-м году уголовники в очереди у ларька вырывали деньги из рук
политических, и те стали бить их так, что остановить не удавалось, и тогда
на защиту блатных вошла в зону охрана с пулеметами -- в этом уже не
усомнишься, это -- как отлитое!
Неразумные родные! -- они мечутся там на воле, деньги занимают (потому
что таких денег дома не было), и шлют тебе какие-то вещи, шлют продукты --
последняя лепта вдовы, но -- дар отравленный, потому что из голодного, зато
свободного он делает тебя беспокойным и трусливым, он лишает тебя того
начинающегося просветления, той застывающей твердости, которые одни только и
нужны перед спуском в пропасть. О, мудрая притча о верблюде и игольном ушке!
В небесное царство освобожденного духа не дают тебе пройти эти вещи. И у
других, с кем привез тебя воронок, ты видишь те же мешки. "Куток сволочей"
-- уже в воронке ворчали на нас блатные, но их было двое, а нас полсотни, и
они пока не трогали. А теперь нас вторые сутки держат на пресненском
вокзале, на грязном полу, с поджатыми от тесноты ногами, однако никто из нас
не наблюдает жизни, а все пекутся, как чемоданы сдать на хранение. Хотя
сдать на хранение считается нашим правом, но уступают нарядчики только
потому, что тюрьма -- московская, и мы еще не все потеряли московский вид.
Какое облегчение! -- вещи сданы (значит, мы отдадим их не на этой
пересылке, дальше). Только узелки со злосчастными продуктами еще болтаются в
наших руках. Нас, бобров, собралось слишком много вместе. Нас начинают
растасовывать по камерам. С тем самым Валентином, с которым мы в один день
расписались по ОСО, и который с умилением предлагал начать в лагере новую
жизнь, -- нас вталкивают в какую-то камеру. Она еще не набита: свободен
проход, и под нарами просторно. По классическому положению вторые нары
занимают блатные: старшие -- у самых окон, младшие -- подальше. На нижних --
нейтральная серая масса. На нас никто не нападает. Не оглядясь, не
рассчитав, неопытные, мы лезем по асфальтовому полу под нары -- нам будет
там даже уютно.

Страницы: (395) :  <<  ... 343344345346347348349350351352353354355356357358 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... В расчете на интервью,
симпозиумы, лекции, торжественные приемы. Полагаю, он сгодился бы и для
Нобелевской церемонии. Дальше - поплиновая рубашка и туфли, завернутые в
бумагу. Под ними - вельветовая куртка на искусственном меху. Слева - зимняя
шапка из фальшивого котика. Три пары финских креповых носков. Шоферские
перчатки. И наконец - кожаный офицерский ремень.
На дне чемодана лежала страница "Правды" за май восьмидесятого года.
Крупный заголовок гласил: "Великому учению - жить!". В центре - портрет
Карла Маркса.
Школьником я любил рисовать вождей мирового пролетариата. И особенно -
Маркса. Обыкновенную кляксу размазал - уже похоже...
Я оглядел пустой чемодан. На дне - Карл Маркс. На крышке - Бродский. А
между ними - пропащая, бесценная, единственная жизнь.
Я закрыл чемодан. Внутри гулко перекатывались шарики нафталина. Вещи
пестрой грудой лежали на кухонном столе. Это было все, что я нажил за
тридцать шесть лет. За всю мою жизнь на родине. Я подумал - неужели это все?
И ответил - да, это все.
И тут, как говорится, нахлынули воспоминания. Наверное, они таились в
складках этого убогого тряпья. И теперь вырвались наружу. Воспоминания,
которые следовало бы назвать - "От Маркса к Бродскому". Или, допустим - "Что
я нажил". Или, скажем, просто - "Чемодан"...
Но, как всегда, предисловие затянулось.


КРЕПОВЫЕ ФИНСКИЕ НОСКИ



Эта история произошла восемнадцать лет тому назад. Я был в ту пору
студентом Ленинградского университета.
Корпуса университета находились в старинной части города. Сочетание
воды и камня порождает здесь особую, величественную атмосферу. В подобной
обстановке трудно быть лентяем, но мне это удавалось.
Существуют в мире точные науки. А значит, существуют и неточные. Среди
неточных, я думаю, первое место занимает филология. Так я превратишься в
студента филфака.
Через неделю меня полюбила стройная девушка в импортных туфлях. Звали
ее Ася.
Ася познакомила меня с друзьями...

Довлатов Сергей Донатович   
«Чемодан»