Архипелаг ГУЛаг. Том 1 (части 1-я и 2-я)

Они погрязли в снегу и
падали, и сани застревали. Кажется, нельзя было придумать работу изморчивей!
Но это была еще не работа, а разминка. Там, в устье Вычегды, надо было
нагрузить на сани ДЕСЯТЬ кубометров дров -- и в том же составе, и в той же
упряжке (Репина нет, а для новых художников это уже не сюжет, грубое
воспроизведение натуры) притащить сани на родную пересылку! Так что' твой и
лагерь! -- еще до лагеря кончишься. (Бригадир этих работ был Колупаев, а
лошадками -- инженер-электрик Дмитриев, интендантский подполковник Беляев,
известный уже нам Василий Власов, да всех теперь не соберешь.)
Арзамасская пересылка во время войны кормила своих арестантов
свекольной ботвой, зато работу ставила на основу постоянную. При ней были
швейные мастерские, сапожно-валяльный цех (в горячей воде с кислотами катать
шерстяные заготовки).
С Красной Пресни лета 1945 года из душно-застойных камер мы ходили на
работу добровольно: за право целый день дышать воздухом; за право
беспрепятственно неторопливо посидеть в тихой тесовой уборной (вот ведь
какое средство поощрения упускается часто!), нагретой августовским солнцем
(это были дни Потсдама и Хиросимы), с мирным жужжанием одинокой пчелы;
наконец, за право получить вечером лишних сто граммов хлеба. Водили нас к
пристани Москва-река, где разгужался лес. Мы должны были раскатывать бревна
из одних штабелей, переносить и накатывать в другие. Мы гораздо больше
тратили сил, чем получали возмещения. И всЈ же с удовольствием ходили туда.
Мне часто достается краснеть за воспоминания молодых лет (а там и были
молодые мои годы!). Но что омрачит, то научит. Оказалось, что от офицерских
погонов, всего-то два годика вздрагивавших, колыхавшихся на моих плечах,
натряслось золотой ядовитой пыли мне в пустоту между ребрами. На той речной
пристани -- тоже лагерьке, тоже зона с вышками обмыкала его, -- мы были
пришлые, временные работяги, и ни разговору, ни слуху не было, что нас могут
в этом лагерьке оставить отбывать срок. Но когда нас там построили первый
раз, и нарядчик пошел вдоль строя выбрать глазами временных бригадиров --
мое ничтожное сердце рвалось из-под шерстяной гимнастерки: меня! меня! меня
назначь!
Меня не назначили. Да зачем я этого и хотел? Только бы наделал еще
позорных ошибок.
О, как трудно отставать от власти!.. Это надо понимать.

___

Было время, когда Красная Пресня стала едва ли не столицей ГУЛага -- в
том смысле, что куда ни ехать, еЈ нельзя было обминуть, как и Москву. Как в
Союзе из Ташкента в Сочи и из Чернигова в Минск всего удобней приходилось
через Москву, так и арестантов отовсюду и вовсюду таскали через Пресню.
Это-то время я там и застал. Пресня изнемогала от переполнения. Строили
дополнительный корпус.

Страницы: (395) :  <<  ... 350351352353354355356357358359360361362363364365 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Мерно, медленно отдавались из глубины вздохи машины, и медленно шло и
развертывалось перед нами сказочное царство великого города.
- Так держать,-- просто и осторожно говорил капитан.
- Та-ак держа-ать! -- на четыре тона выше брал рулевой.
Я поднялся на штурманскую рубку... Мертвый штиль. Полная ясная луна
стоит справа, почти сзади нас, над туманными силуэтами Принцевых островов.
Огромная золотая полоса продольно блещет между ними, под той тенью, что
всегда лежит по горизонту за лунным блеском. Блеск зеленоватого стекла
возникает и гаснет, переливается по волнам возле самого борта. Но все в
отдалении, -- и холмистые побережья, и Золотой Рог, медленно раскрывающийся
перед нами, и бледные призраки Скутари, Стамбула, Галаты, - все подернуто
матово-белесой чадрой, нежной, прозрачной, как драгоценные брусские газы. И
за этой чадрой, как несметные глаза таинственные и прекрасные, матово и
недвижно блещут не сметные, далекие и близкие огни: золотые, мелкие -- густо
насыпанные, среди темных садов, на скутарийском берегу; роями усеявшие
сверху донизу гору Галаты; изумрудные и рубиновые, крупные -- на мачтах в
Золотом Роге, на буях сторожевых лодках, длинно отражающиеся в зеркальной
воде; редкие и сонные -- в Стамбуле, спящем с открытыми блестящими глазами
на своих холмах против луны... Я различал деревянные дома его предместий,
легкие высокие минареты вокруг чашеобразных куполов белой Ахмедиэ, древний,
дорогой мне купол Софии, сады Сераля и серую стену дворца Константина. Я
опять обонял этот особый, сладкий и сухой аромат берегов Турции... Вдруг
откуда-то издалека пронесся в тишине чей-то слабый рыдающий зов.
-- Юсу-уф! -- крикнул кто-то.
Все ближе роились огни. Мы шли, а мимо нас несло назад красные фонарики
на сторожевых лодках. Я подумал: это, верно, кто-нибудь на сторожевой лодке
крикнул; может быть, это убийство и вопль о пощаде; может быть,
контрабандиста-грека поймали.
Вот опять негромкая команда и альт рулевого. Луна меняет место,
надвигается справа скутарийский берег -- далеко по зеркальной воде легла
тень его...

Бунин Иван Алексеевич   
«Крик»