Архипелаг ГУЛаг. Том 1 (части 1-я и 2-я)

Правда, Архипелаг ГУЛаг, раскинутый на всЈ то же
пространство, что и Союз Советов, по числу жителей гораздо меньше его.
Сколько их именно в Архипелаге -- добраться нам невозможно. Можно допустить,
что одновременно в лагерях не находилось больше двенадцати миллионов1 (одни
уходили в землю, Машина приволакивала новых). И не больше половины из них
было политических. Шесть миллионов? -- что ж, это маленькая страна, Швеция
или Греция, там многие знают друг друга. Немудрено же, попади в любую камеру
любой пересылки, послушай, разговорись -- и обязательно найдешь с
однокамерниками общих знакомых. (Да что там, если Д., в одних одиночках год
пересидев, попадает после Сухановки, после рюминских избиений и больницы, в
лубянскую камеру, называет себя -- и шустрый Ф. сразу ему навстречу: "А-а,
так я вас знаю!" "Откуда? -- дичится Д. -- Вы ошибаетесь". Ничуть. Ведь это
вы тот самый американец Александр Д., о котором буржуазная пресса лгала, что
вас похитили, а ТАСС опровергало. Я был на воле и читал.")
Люблю этот момент, когда в камеру впускают новенького (не новичка --
тот входит подавленно, смущенно, а уже сиделого зэка). И сам люблю входить в
новую камеру (впрочем, Бог помилуй, больше бы и не входил) -- беззаботная
улыбка, широкий жест: "Здорово, братцы!" Бросил свой мешочек на нары, --
"Ну, какие новости за последний год в Бутырках?"
Начинаем знакомиться. Какой-то парень, Суворов, 58-я статья. На первый
взгляд ничем не примечателен, но лови, лови: на Красноярской пересылке с ним
в камере некий Махоткин...
-- Позвольте, не полярный летчик?
-- Да-да, его имени...
-- ...остров в Таймырском заливе. А сам он сидит по 58-10. Так скажите
значит пустили его в Дудинку?
-- Откуда вы знаете? Да.
Прекрасно. Еще одно звено в биографии совершенно неизвестного мне
Махоткина. Я никогда его не встречал, никогда может быть и не встречу, но
деятельная память всЈ отложила, что я знаю о нЈм: Махоткин получил червонец,
а остров нельзя переименовать, потому что он на картах всего мира (это же --
не гулаговский остров). Его взяли на авиационную шарашку в Болшино, он там
томился, летчик среди инженеров, летать же не дадут. Ту шарашку делили
пополам, Махоткин попал в таганрогскую половину, и кажется все связи с ним
обрезаны. В другой половине, в рыбинской, мне рассказали, что просился
парень летать на Дальний Север. Теперь вот узнаю, что ему разрешили. Мне это
-- ни за чем, но я все запомнил. А через десять дней я окажусь в одном
бутырском банном боксе (есть такие премиленькие боксы в Бутырках с кранами и
шайкой, чтобы большой бани не занимать) еще с неким Р. Этого Р. я тоже не
знаю, но оказывается, он полгода лежал в бутырской больнице, а теперь едет
на рыбинскую шарашку. Еще три дня -- и в Рыбинске, в закрытом ящике, где у
зэков обрезана всякая связь с внешним миром, станет известно и о том, что
Махоткин в Дудинке, и о том куда взяли меня.

Страницы: (395) :  <<  ... 375376377378379380381382383384385386387388389390 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Слово (в беседе) как прервание исконных немот. Да
не только в беседе, то же и с гораздо большим правом опыта могу утвердить и
о стихе. Пастернак живет не в слове, как дерево - не явственностью листвы, а
корнем (тайной). Под всей книгой - неким огромным кремлевским ходом -
тишина.
"Тишина, ты лучшее
Из всего, что слышал... "
Столь же книга тишизн, сколь щебетов.
Теперь, прежде чем начать о его книге (целом ряде ударов и отдач), два
слова о проводах, несущих голос: о стихотворном его даре. Думаю, дар
огромен, ибо сущность, огромная, доходит целиком. - Дар, очевидно, в уровень
сущности, редчайший случай, чудо, ибо почти над каждой книгой поэта вздох:
"С такими данными..." или (неизмеримо реже) - "А доходит же все-таки
что-то"... Нет, от этого Бог Пастернака и Пастернак нас - помиловал.
Единственен и неделим. Стих - формула его сущности. Божественное "иначе
нельзя". Там, где может быть перевес "формы" над "содержанием", или
"содержания" над "формой",- там сущность никогда и не ночевала. - И
подражать ему нельзя: подражаемы только одежды. Нужно родиться вторым таким.
О доказуемых сокровищах поэзии Пастернака (ритмах, размерах и пр.)
скажут в свое время другие - и наверно не с меньшей затронутостью, чем я - о
сокровищах недоказуемых.
Это дело специалистов поэзии. Моя же специальность - Жизнь.

---

- "Сестра моя Жизнь"! - Первое мое движение, стерпев ее всю: от первого
удара до последнего - руки настежь - так, чтоб все суставы хрустнули. Я
попала под нее, как под ливень.
- Ливень: все небо на голову, отвесом - ливень впрямь, ливень вкось, -
сквозь, сквозняк, спор световых лучей и дождевых, - ты ни при чем: раз уж
попал - расти!
- Световой ливень.
---

Пастернак - большой поэт. Он сейчас больше всех: большинство из сущих
были, некоторые есть, он один будет. Ибо, по-настоящему, его еще нет: лепет,
щебет, дробен, весь в Завтра! - захлебывание младенца, - и этот младенец -
Мир...

Цветаева Марина Ивановна   
«Световой ливень»