Архипелаг ГУЛаг. Том 1 (части 1-я и 2-я)

-- Какая преданность науке со стороны МВД! Очень прошу вас, еще
немножко Шуберта!
И Царапкин напевает, грустно глядя в окна (в его очках так и отражаются
темные намордники и светлые верхушки окон):

Vom Abendrot zum Morgenlicht
War mancher Korf zum Greise
Wer glaubt es? meiner ward es nicht
Auf dieser ganzen Reise.

___

Мечта Толстого сбылась: арестантов больше не заставляют присутствовать
при порочной церковной службе. Тюремные церкви закрыты. Правда, сохранились
их здания, но они удачно приспособлены под расширение самих тюрем. В
Бутырской церкви помещается таким образом лишних две тысячи человек, -- а за
год пройдет и лишних пятьдесят тысяч, если на каждую партию класть по две
недели.
Попадая в Бутырки в четвертый или в пятый раз, уверенно спеша двором,
обомкнутым тюремными корпусами, в предназначенную мне камеру, даже обходя
надзирателя на плечо (так лошадь без кнута и вожжей спешит домой, где ждет
еЈ овес) -- я иной раз и забуду оглянуться на квадратную церковь,
переходящую в осьмерик. Она стоит особо посреди квадратного двора. ЕЈ
намордники совсем не техничны, не стеклоарматурны, как в основной тюрьме --
это посеревший подгнивающий тес, указывающий на второстепенность здания. Там
как бы внутрибутырская пересылка для свежеосужденных.
А когда-то, в 45-м году, я переживал как большой и важный шаг: после
приговора ОСО нас ввели в церковь (самое время! не худо бы и помолиться!),
взвели на второй этаж (там нагорожен был и третий) и из осьмигранного
вестибюля растолкали по разным камерам. Меня впустили в юго-восточную.
Это была просторная квадратная камера, в которой держали в то время
двести человек. Спали, как всюду, на нарах (они одноэтажные там), под нарами
и просто в проходах, на плитчатом полу. Не только намордники на окнах были
второстепенные, но и всЈ содержалось здесь как бы не для сынов, а для
пасынков Бутырок: в эту копошащуюся массу не давали ни книг, ни шахмат и
шашек, а алюминиевые миски и щербленные битые деревянные ложки от еды до еды
забирали тоже, опасаясь как бы их не увезли впопыхах этапов. Даже кружек и
тех жалели для пасынков, а мыли миски после баланды и из них же лакали
чайную бурду. Отсутствие своей посуды в камере особенно разило тех, кому
падало счастье-несчастье получить передачу от родных (а в эти последние дни
перед далеким этапом родные на скудеющие средства старались обязательно
что-то передать). Родственники сами не имели тюремного образования, и в
приЈмной тюрьмы никакого доброго совета они не могли бы получить никогда.
Поэтому они не слали пластмассовой посуды, единственной дозволенной
арестанту, но -- стеклянную или железную.

Страницы: (395) :  <<  ... 381382383384385386387388389390391392393394395

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Если оставить в стороне гений Данте и Вергилия, мы вполне сможем
сравнить себя с ними, ибо ворота, что ведут в усыпальницу аббатства
Сен-Дени и вот-вот распахнутся перед нами, во многом подобны вратам ада: и
над ними могла бы стоять та же самая надпись. Так что, будь в руках у нас
факел Данте, а проводником нашим Вергилий, нам недолго пришлось бы бродить
среди гробниц трех царствующих родов, погребенных в склепах старинного
аббатства, чтобы найти могилу убийцы, чье преступление было бы столь же
отвратительно, сколь преступление архиепископа Руджиери, или могилу жертвы,
чья судьба так же плачевна, как судьба узника Пизанской башни.
Есть на этом обширном кладбище, в нише слева, скромная гробница, возле
которой я всегда в задумчивости склоняю голову. На ее черном мраморе рядом
друг с другом высечены два изваяния - мужчины и женщины. Вот уже четыре
столетия они покоятся здесь, молитвенно сложив руки: мужчина вопрошает
всевышнего, чем он его разгневал, а женщина молит прощения за свою измену.
Изваяния эти - статуи безумца и его неверной супруги; целых два десятилетия
умопомешательство одного и любовные страсти другой служили во Франции
причиной кровавых раздоров, и не случайно на соединившем их смертном ложе
вслед за словами: "Здесь покоятся король Карл VI, Благословенный, и
королева Изабелла Баварская, его супруга" - та же рука начертала:
"Помолитесь за них".
Здесь, в Сен-Дени, мы и начнем листать темную летопись этого
удивительного царствования, которое, по словам поэта, "прошло под знаком
двух загадочных призраков - старика и пастушки" - и оставило в наследство
потомкам лишь карточную игру, этот насмешливый и горький символ вечной
шаткости империй и удела человеческого.
В этой книге читатель найдет немного светлых, радостных страниц, зато
слишком многие будут нести на себе красные следы крови и черные - смерти.
Ибо богу угодно было, чтобы все на свете окрашивалось в эти цвета, так что
он даже превратил их в самый символ человеческой жизни, сделав ее девизом
слова: "Невинность, страсти и смерть"...

Дюма Александр (Alexandre Dumas)   
«Изабелла Баварская»