Архипелаг ГУЛаг. Том 1 (части 1-я и 2-я)

Через кормушку камеры все эти
мЈды, варенья, сгущенное молоко безжалостно выливались и выскребались из
банок в то, что есть у арестантов, а в церковной камере у него ничего нет,
значит просто в ладони, в рот, в носовой платок, в полу одежды -- по ГУЛагу
вполне нормально, но для центра Москвы? И при всЈм том -- "скорей, скорей!"
-- торопил надзиратель, как будто к поезду опаздывал (а торопил потому, что
и сам еще рассчитывал облизать отбираемые банки). В церковных камерах всЈ
было временное, лишенное и той иллюзии постоянства, какая была в камерах
следственных и ожидающих суда. Перемолотое мясо, полуфабрикат для ГУЛага,
арестантов держали здесь те неизбежные дни, пока на Красной Пресне не
освобождалось для них немного места. Единственная была здесь льгота --
ходить самим трижды в день за баландою (здесь не было в день ни каши, но
баланда -- трижды, и это милосердно, потому что чаще, горячей, и тяжелей в
желудке). Льготу эту дали потому, что в церкви не было лифтов, как в
остальной тюрьме, и надзиратели не хотели надрываться. Носить надо было
тяжелые большие баки издалека, через двор, и потом взносить по крутой
лестнице, это было очень трудно, сил мало, а ходили охотно -- только бы
выйти лишний раз в зелЈный двор и услышать пение птиц.
В церковных камерах был свой воздух: он уже чуть колыхался от
предсквозняков будущих пересылок, от предветра полярных лагерей. В церковных
камерах шел обряд привыкания -- к тому, что приговор свершился и нисколько
не в шутку; к тому, что как ни жестока твоя новая пора жизни, но мозг должен
переработаться и принять еЈ. Это трудно давалось.
И не было здесь постоянства состава, который есть в следственных
камерах, отчего те становятся как бы подобием семьи. Денно и нощно здесь
вводили и выводили единицами и десятками, от этого всЈ время передвигались
по полу и по нарам, и редко с каким соседом приходилось лежать дольше двух
суток. Встретив интересного человека, надо было расспрашивать его не
откладывая, иначе упустишь на всю жизнь.
Так я упустил автослесаря Медведева. Начав с ним разговаривать, я
вспомнил, что фамилию его называл император Михаил. Да, он был его
одноделец, один из первых читавших "Воззвание к русскому народу" и не
донесших о том. Медведеву дали непростительно, позорно мало -- всего лишь
три года! -- это по 58-й статье, по которой и пять лет считалось сроком
детским. Видно, всЈ-таки императора сочли сумасшедшим, а остальных
помиловали по классовым соображениям. Но едва я собрался узнать как это все
понимает Медведев -- а его взяли "с вещами". По некоторым обстоятельствам
можно было сообразить, что взяли его на освобождение. Этим подтверждались те
первые слухи о сталинской амнистии, которые в то лето доходили до нас, об
амнистии никому, об амнистии, после которой даже под нарами не становилось
просторнее.

Страницы: (395) :  <<  ... 382383384385386387388389390391392393394395

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...

"Владеющий чарами песен
Душою владеет любой.
В высокие церкви и залы
Пойдет она вслед за тобой!"

Так пел Водяной, и, внимая,
Сам душу сгубил я свою.
Постиг я искусство, но брат мой
Взял в жены невесту мою.

В высокие церкви и залы
Теперь меня водит беда...
А чары и шум водопада
Со мною отныне всегда.

1851

Перевод Вс. Рождественского


ГАГА

В Норвегии птица гага живет,
У серого фьорда гнезда вьет,

Тончайшим пухом из груди своей
Она выстилает гнездо для детей.

Но местный рыбак и хитер и смышлен,
Умеет гнезда обкрадывать он.

Рыбак бессердечен, но птица нежна:
Опять выстилает гнездо она.

И снова он грабит ее - и вновь
Готовит гнездо слепая любовь.

Но грабит он в третий, в последний раз
И, крылья расправив, в полночный час

Летит с окровавленной грудью она
На юг, на юг! где сияет весна.

1851

Перевод Т. Гнедич


ПРОЛОГ К ПЕРВОМУ ПРЕДСТАВЛЕНИЮ "ИВАНОВОЙ НОЧИ"
(2 января 1853 г.)

Слово нам летит вослед
В дальних жизненных скитаньях,
Голубой вплетая цвет
В наш венок воспоминаний...

Ибсен Генрик Юхан (Ibsen Henrik Johan)   
«Стихотворения»