Архипелаг ГУЛаг. Том 1 (части 1-я и 2-я)

А ведь даже один только процент от одного только миллиона составляет
дюжину полнокровных лагпунктов.
И не следует думать, что честное участие в подпольной противонемецкой
организации наверняка избавляло от участи попасть в этот поток. Не единый
случай, как с тем киевским комсомольцем, которого подпольная организация
послала для своего осведомления служить в киевскую полицию. Парень честно
обо всЈм осведомлял комсомольцев, но с приходом наших получил свою десятку,
ибо не мог же он, служа в полиции, не набраться враждебного духа и вовсе не
выполнять враждебных поручений.
Горше и круче судили тех, кто побывал в Европе, хотя бы оst-овским
рабом, потому что он видел кусочек европейской жизни и мог рассказывать о
ней, а рассказы эти, и всегда нам неприятные (кроме, разумеется путевых
заметок благоразумных писателей), были зело неприятны в годы послевоенные,
разорЈнные, неустроенные. Рассказывать же, что в Европе вовсе плохо, совсем
жить нельзя -- не каждый умел.
По этой-то причине, а вовсе не за простую сдачу в плен, судили
большинство военнопленных -- особенно тех из них, кто повидал на Западе чуть
больше смертного немецкого лагеря.40 Это наглядно видно по тому, что
неуклонно, как военнопленных, судили и интернированных. Например, в первые
дни войны на шведский берег выбросило группу наших матросов. Всю потом войну
она вольно жила в Швеции -- так обеспеченно и с таким комфортом, как никогда
до и никогда впоследствии. Союз отступал, наступал, атаковал, умирал и
голодал, а эти мерзавцы наедали себе нейтральные ряжки. После войны Швеция
нам их вернула. Измена Родине была несомненная -- но как-то не клеилось. Им
дали разъехаться и всем клепанули антисоветскую агитацию за прельстительные
рассказы о свободе и сытости капиталистической Швеции (группа Каденко).41
Среди общего потока освобожденных из-под оккупации один за другим
прошли быстро и собранно потоки провинившихся наций:
в 1943-м -- калмыки, чеченцы, ингуши, кабардинцы;
в 1944-м -- крымские татары.
Так энергично и быстро они не пронеслись бы на свою вечную ссылку, если
бы на помощь Органам не пришли бы регулярные войска и военные грузовики.
Воинские части бравым кольцом окружали аулы, и угнездившиеся жить тут на
столетия -- в 24 часа со стремительностью десанта перебрасывались на
станции, грузились в эшелоны -- и сразу трогались в Сибирь, в Казахстан, в
Среднюю Азию, на русский Север. Ровно через сутки земля и недвижимость уже
переходили к наследникам.
Как в начале войны немцев, так и сейчас все эти нации слали единственно
по признаку крови, без составления анкет, -- и члены партии, и герои труда,
и герои еще незакончившейся войны катились туда же.
Само собою последние годы войны шел поток немецких военных
преступников, отбираемых из системы общих лагерей военнопленных и через суд
переводимых в систему ГУЛага.

Страницы: (395) :  <<  ... 45464748495051525354555657585960 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

..... эти французы,
между нами говоря. Хоть и лопают богато, и все с красным вином. Да...
Прибежит машинисточка, ведь за 4,5 червонца

в бар не пойдешь. Ей и на кинематограф не хватает, а кинематограф у
женщины единственное утешение в жизни. Дрожит, морщится, а лопает...
Подумать только: 40 копеек из двух блюд, а они оба эти блюда и пяти
алтынного не стоят, потому что остальные 25 копеек завхоз уворовал. А ей
разве такой стол нужен? У нее и верхушка правого легкого не в порядке и
женская болезнь на французской почве, на службе с нее вычли, тухлятиной в
столовой накормили, вот она, вот она... Бежит в подворотню в любовниковых
чулках. Ноги холодные, в живот дует, потому что шерсть на ней вроде моей, а
штаны она носит холодные, одна кружевная видимость. Рвань для любовника.
Надень-ка она фланелевые, попробуй, он и заорет: до чего ты неизящна!
Надоела мне моя матрена, намучился я с фланелевыми штанами, теперь пришло
мое времечко. Я теперь председатель, и сколько ни накраду - все на женское
тело, на раковые шейки, на абрау-дюрсо. Потому что наголодался я в молодости
достаточно, будет с меня, а загробной жизни не существует.
Жаль мне ее, жаль! Но самого себя мне еще больше жаль. Не из эгоизма
говорю, о нет, а потому что мы действительно не в равных условиях. Ей-то
хоть дома тепло, ну а мне, а мне... Куда пойду? У-у-у-у-у!..
- Куть, куть, куть! Шарик, а Шарик... Чего ты скулишь, бедняжка? Кто
тебя обидел? Ух...
Ведьма сухая метель загремела воротами и помелом с'ездила по уху
барышню. Юбчонку взбила до колен, обнажила кремовые чулочки и узкую
полосочку плохо стиранного кружевного бельишка, задушила слова и замела пса.
Боже мой... Какая погода... Ух... И живот болит. Это солонина! И когда
же это все кончится?
Наклонив голову, бросилась барышня в атаку, прорвалась в ворота, и на
улице начало ее вертеть, вертеть, раскидывать, потом завинтило снежным
винтом, и она пропала.
А пес остался в подворотне и, страдая от изуродованного бока, прижался
к холодной стене, задохся и твердо решил, что больше отсюда никуда не
пойдет, тут и сдохнет в подворотне...

Булгаков Михаил Афанасьевич   
«Собачье Сердце»