Архипелаг ГУЛаг. Том 1 (части 1-я и 2-я)

Кажется, поэт Клюев побывал в такой,
сидела и Берта Гандаль. Участник Ярославского восстания 1918 г. Василий
Александрович Касьянов рассказывал, что такую камеру раскаляли, пока из пор
тела не выступала кровь; увидев это в глазок, клали арестанта на носилки и
несли подписывать протокол. Известны "жаркие" (и "соленые") приемы
"золотого" периода. А в Грузии в 1926 г. подследственным прижигали руки
папиросами; в Метехской тюрьме сталкивали их в темноте в бассейн с
нечистотами.
Такая простая здесь связь: раз надо обвинить во что бы то ни стало --
значит неизбежны угрозы, насилия, и пытки, и чем фантастичнее обвинение, тем
жесточе должно быть следствие, чтобы вынудить признание. И раз дутые дела
были всегда -- то насилия и пытки тоже были всегда, это не принадлежность
1937 года, это длительный признак общего характера. Вот почему странно
сейчас в воспоминаниях бывших зеков иногда прочесть, что "пытки были
разрешены с весны 1938 года".7 Духовно-нравственных преград, которые могли
бы удержать Органы от пыток не было никогда. В первые послереволюционные
годы в "Еженедельнике ВЧК", "Красном мече" и "Красном терроре" открыто
дискутировалась применимость пыток с точки зрения марксизма. И, судя по
последствиям, ответ был извлечЈн положительный, хотя и не всеобщий.
Вернее сказать о 1938 годе так: если до этого года для применения пыток
требовалось какое-то оформление, разрешение для каждого следственного дела
(пусть и получалось оно легко), -- то в 1937-38-м в виду чрезвычайной
ситуации (заданные миллионные поступления на Архипелаг требовалось в
заданный сжатый срок прокрутить через аппарат индивидуального следствия,
чего не знали массовые потоки, "кулаческий" и национальные) насилия и пытки
были разрешены следователям неограниченно, на их усмотрение, как требовала
их работа и заданный срок. Не регламентировались при этом и виды пыток,
допускалась любая изобретательность.
В 1939-м году такое всеобщее широкое разрешение было снято, снова
требовалось бумажное оформление на пытку и может быть не такое легкое
(впрочем, простые угрозы, шантаж, обман, выматывание бессонницей и карцером
не запрещались никогда). Но уже с конца войны и в послевоенные годы были
декретированы определенные к а т е г о р и и арестантов, по отношению к
которым заранее разрешался широкий диапазон пыток. Сюда попали националисты,
особенно -- украинцы и литовцы, и особенно в тех случаях, где была или
мнилась подпольная цепочка и надо было еЈ всю вымотать, все фамилии добыть
из уже арестованных. Например, в группе Скирюса Ромуальдаса Прано было около
пятидесяти литовцев. Они обвинялись в 1945 году в том, что расклеивали
антисоветские листовки. Из-за недостатка в то время тюрем в Литве их
отправили в лагерь близ Вельска Архангельской области.

Страницы: (395) :  <<  ... 58596061626364656667686970717273 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Какие-то птицы водонепроницаемой породы
неудержимо хохотали надо мной, и я наконец-то понял, почему на птиц так
рьяно охотятся. Затем дорога свернула в сосновый бор, украшенный роскошным
ковром из мокрого мха и надписями, предупреждавшими, что это частное
владение и посторонним вход в него строго запрещен под угрозой судебного
преследования. Право же, стоит проехать тридцать миль ради того, чтобы
какой-то самодур помещик заставил вас повернуть обратно. Рукава у меня уже
насквозь промокли и липли к запястьям, как холодный компресс. Я растопырил
руки, чтобы по возможности избежать неприятного ощущения, посмотрел вниз
на свои негнущиеся колени, и с полей моей шляпы на них тотчас обрушилась
целая пинта дождевой воды и черной краски. Я расхохотался так, как, должно
быть, хохотали колесуемые преступники при втором повороте колеса. Еще
одна-две мили утомительной ходьбы по колено в грязи, и я подошел к окраине
деревни, где стремительно несла свои воды небольшая речка, через которую
был перекинут мост наподобие готической арки, так что лошади сначала
напрягали все силы, чтобы втащить на него повозку, а потом на скользком
крутом спуске - чтобы затормозить ее.
Это и был Тилфорд, селение, насколько я мог судить, совершенно
необитаемое, если не считать одного человека, чей угрюмый взгляд яснее
всяких слов спрашивал: какого черта мне здесь надо? Тут меня ждал подъем
еще на один холм, между молитвенным домом и церковью, а затем - открытый
участок дороги, где дождь и ветер могли напоследок исхлестать меня без
всяких помех. Солт ошибается, полагая, что живет в Тилфорде, - на самом
деле он живет значительно дальше, и я уже собирался повернуть назад, пока
еще был в состоянии добраться до Лондона, но тут он приветствовал меня с
порога своего дома восторженным возгласом: "А вот и он!" - и просиял такой
счастливой улыбкой, словно мой вид не оставлял желать ничего лучшего, а
Тилфорд оправдал все похвалы в свой адрес...

Шоу, Джордж Бернард (Shaw, George Bernard)   
«Воскресный день среди холмов Суррея»