Архипелаг ГУЛаг. Том 1 (части 1-я и 2-я)

Следователю моему не нужно было поэтому ничего
изобретать для меня, а только старался он накинуть удавку на всех, кому
когда-нибудь писал я или кто когда-нибудь писал мне. Своим сверстникам и
сверстницам я дерзко и почти с бравадой выражал в письмах крамольные мысли
-- а друзья почему-то продолжали со мной переписываться! И даже в их
встречных письмах тоже встречались какие-то подозрительные выражения.31 И
теперь Езепов подобно Порфирию Петровичу требовал от меня всЈ это связно
объяснить: если мы так выражались в подцензурных письмах, то что же мы могли
говорить с глазу на глаз? Не мог же я его уверить, что вся резкость
высказываний приходилось только на письма... И вот помутненным мозгом я
должен был сплести теперь что-то очень правдоподобное о наших встречах с
друзьями (встречи упоминались в письмах), чтоб они приходились в цвет с
письмами, чтобы были на самой грани политики -- и всЈ-таки не уголовный
кодекс. И еще чтоб эти объяснения как одно дыхание вышли из моего горла и
убедили бы моего матерого следователя в моей простоте, прибедненности,
открытости до конца. Чтобы -- самое главное -- мой ленивый следователь не
склонился бы разбирать и тот заклятый груз, который я привез в своем
заклятом чемодане -- многие блокноты "Военного дневника", написанного
бледным твердым карандашом, игольчато-мелкие, кое-где уже стирающиеся
записи. Эти дневники были -- моя претензия стать писателем. Я не верил в
силу нашей удивительной памяти, и все годы войны старался записывать всЈ,
что видел (это б еще полбеды) и всЈ, что слышал от людей. Но мнения и
рассказы, такие естественные на передовой, -- здесь, в тылу выглядели
мятежными, дышали тюрьмой для моих фронтовых товарищей. -- И чтоб только
следователь не взялся попотеть над моим "Военным дневником" и не вырвал бы
оттуда жилу свободного фронтового племени -- я, сколько надо было,
раскаивался и сколько надо было, прозревал от своих политических
заблуждений. Я изнемогал от этого хождения по лезвию -- пока не увидел, что
никого не ведут ко мне на очную ставку; пока не повеяло явными признаками
окончания следствия; пока на четвертом месяце все блокноты моего "Военного
дневника" не зашвырнуты были в адский зев лубянской печи, не брызнули там
красной лузгой еще одного погибшего на Руси романа и черными бабочками
копоти не взлетели из самой верхней трубы.
Под этой трубой мы гуляли -- в бетонной коробке, на крыше Большой
Лубянки, на уровне шестого этажа. Стены еще и над шестым этажом возвышались
на три человеческих роста. Ушами мы слышали Москву -- перекличку
автомобильных сирен. А видели -- только эту трубу, часового на вышке на
седьмом этаже да тот несчастливый клочок божьего неба, которому досталось
простираться над Лубянкой.

Страницы: (395) :  <<  ... 80818283848586878889909192939495 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
Между окном и дверью вешалка, при виде которой наблюдательный зритель сразу
догадается, что никого из мужчин нет дома, так как на крючках не висит ни одной
шляпы и ни одного плаща. По другую сторону окна стенные часы с белым деревянным
циферблатом, черными железными гирями и медным маятником. Ближе к углу большой
дубовый поставец, нижнее отделение которого состоит из полок, уставленных
простой фаянсовой посудой, а верхнее - глухое и заперто на ключ. У стены, что
против очага, рядом с дверью в чулан, стоит черный диван, безобразный до
неприличия. При взгляде на него обнаруживается, что миссис Даджен не одна в
комнате. На диване спит девочка лет шестнадцати - семнадцати, диковатая и робкая
на вид; у нее черные волосы и обветренная кожа. На ней плохонькое платье -
рваное, линялое, закапанное ягодным соком и вообще не слишком чистое; оно падает
свободными складками, открывая босые загорелые ноги, и это позволяет
предположить, что под платьем надето не слишком много. В дверь стучат, но не
настолько громко, чтобы разбудить спящих. Потом еще раз, погромче, и миссис
Даджен слегка шевелится во сне. Наконец, слышно, как дергают замок, что сразу
заставляет ее вскочить на ноги.

М и с с и с Д а д ж е н (с угрозой). Ты что же это не отворяешь? (Видит, что
девочка уснула, и тотчас бурно дает выход накипевшему раздражению.) Скажите на
милость, а! Да это просто... (Трясет ее.) Вставай, вставай сейчас же! Слышишь?
Д е в о ч к а (приподнимаясь). Что случилось?
М и с с и с Д а д ж е н. Сейчас же вставай! Стыда в тебе нет, бессердечная ты
грешница! Отец еще в гробу не остыл, а она тут разоспалась.
Д е в о ч к а (еще полусонная). Я не хотела. Я нечаянно...
М и с с и с Д а д ж е н (обрывает ее). Да, да, за оправданиями у тебя дело не
станет. Нечаянно! (С яростью, так. как стук в дверь возобновляется.) Ты почему
же не идешь отворить дверь своему дяде, а? (Грубо сталкивает ее с дивана...

Шоу, Джордж Бернард (Shaw, George Bernard)   
«Ученик Дьявола»