Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

Договорено, но ВоробьЈв слишком решителен, он -- слишком
действие, чтобы довериться чьей-то чужой руке. И когда машину прихватывают
(к шофЈру в кабину с двух сторон влезают беглецы с ножами, и бледному шофЈру
остаЈтся сидеть посредине и невольно участвовать в побеге) -- место водителя
занимает Воробьев.
Считанные минуты! Надо всем прыгать в кузов и вырываться. Тэнно просит:
"Иван, уступи!" Но не может Иван ВоробьЈв уступить! Не веря его уменью,
Тэнно и Жданок остаются. Беглецов теперь только трое: ВоробьЈв, Салопаев и
Мартиросов. Вдруг, откуда ни возьмись, подбегает Редькин, этот математик,
интеллигент, чудак, он совсем не беглец, он в режимку попал за что-то
другое. Но сейчас он был близко, заметил, понял и в руке с куском почему-то
мыла, не хлеба, вскакивает в кузов:
-- На свободу? И я с вами!
(Как в автобус вскакивая: "На Разгуляй идЈт?")
Разворачиваясь, малым ходом, машина пошла так, чтобы первые нити
проволоки прорвать бампером, постепенно, следующие придутся на мотор, на
кабину. В предзоннике она проходит между столбами, но в главной линии зоны
приходится валить столбы, потому что они расставлены в шахматном порядке. И
машина на первой скорости валит столб!
Конвой на вышках оторопел: за несколько дней перед тем был случай на
другом объекте, что пьяный шофЈр сломал столб в запретке. Может, пьян и
этот?.. Конвоиры думают так пятнадцать секунд. Но за это время повален
столб, машина взяла вторую скорость и, не проколов баллонов, вышла по
колючке. Теперь -- стрелять! А стрелять некуда: предохраняя конвоиров от
казахстанских ветров, их вышки забрали досками с наружных сторон. Они
стрелять могут только в зону и вдоль. Машина уже невидима им и погнала по
степи, поднимая пыль. Вышки бессильно стреляют в воздух.
Дороги все свободны, степь ровна, через пять минут машина ВоробьЈва
была бы на горизонте! -- но абсолютно случайно тут же едет воронок
конвойного дивизиона -- на автобазу, для ремонта. Он быстро сажает охрану --
и гонится за ВоробьЈвым. И побег окончен... через двадцать минут. Избитые
беглецы и с ними математик Редькин, ощущая всем раскровавленным ртом эту
теплую солоноватую влагу свободы, идут, шатаясь, в лагерную тюрьму.2
Однако, по всему лагерю слух: прорвали -- прекрасно! задержали --
случайно! И еще через десяток дней Батанов, бывший курсант-авиационник с
двумя друзьями повторяет манЈвр: на другом объекте они прорывают проволочную
зону и гонят! Но гонят -- не по той дороге, впопыхах ошиблись и попадают под
выстрел с вышки известкового завода. Пробит баллон, машина остановилась.
Автоматчики окружили: "Выходи!" Надо выходить? или надо ждать, пока вытащат
за загривок? Один из трЈх -- Пасечник, выполнил команду, вышел из машины, и
тут же был прошит озлобленными очередями.

Страницы: (377) :  <<  ... 93949596979899100101102103104105106107108 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

...
-- И вы думаете, что со временем все женщины будут ученые?
-- Со временем, конечно. Взять пример с нашего быта и
деревенского: вы знаете, например, как теперь в деревне ценится
жених, какое, пользуясь нашим временем, он заламывает приданое
с невесты.
-- Но как же и быть без приданого?
-- Как быть? вот у меня пустая комната, привожу к себе жену
и говорю: будем жить, как я живу, так и ты...
-- Вам хорошо, у вас пустая комната, и, так сказать, голова,
а ежели изба, хомуты и прочее, а женщина у печи и на скотный
двор ходит, и я всякую вещь должен завести для совместной
жизни, то как же я стану на хозяйство без приданого?
С этого момента я стал решительно на защиту хозяйственного
быта в избе с вещами, с приданым, против жизни головой в пустой
комнате, знаю я это житье -- довольно!
-- А почему? -- резко спросил меня политраб.
Это было совершенно особенное почему, не то обычное научное
в смысле детерминизма, холодное, бесстрастное, а совершенно
такое же, как в Голубиной книге и у детей, источник чего --
моральная или эстетическая и вообще желанная качественность.
Я вооружился терпением ученого и решил, заключив вопрос о
приданом в цепь исторических причин, увести политраба в
бесконечность прошлого и, возвратясь оттуда, вдруг представить
дело в таком виде, что вся совокупность наших знаний о приданом
не даст нам троим -- скорняку, политрабу и мне -- согласно
решить в данный момент, следует брать приданое или не следует.
Я не рассчитал того, что цепь причин бесконечна, и политраб
загонит меня своим "почему" в беспредельность и никогда не даст
возможности вернуться к приданому в настоящий момент. Дело
осложнилось еще и тем, что скорняк понимал нас по-своему,
вмешивался и все перебивал примером из жизни какого-то купца
Василия Ивановича. Я, например, говорю:
-- Когда между враждующими славянскими народами явились
базары, кончаются воинственные набеги за женщинами,
прекращается умыкание жен.
-- А почему? -- спрашивает политраб...

Пришвин Михаил Михайлович   
«Голубиная книга»