Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

Одно только хорошо: у меня было предсказание, что я погибну тридцати
восьми лет. Моряку трудно не быть суеверным. Но наступившее утро двадцатого
сентября -- мой день рождения. Мне исполняется сегодня тридцать девять.
Предсказание больше меня не касается. Я буду жить!
И опять лежим мы в ямке -- без движения, без воды... Если б могли
заснуть! -- не спим. Если б дождь пошЈл! растянуло. Плохо. Кончаются третьи
сутки побега -- у нас еще не было капли воды, мы глотаем в день по пять
таблеток глюкозы. И продвинулись мы мало -- может быть, на треть пути до
Иртыша. А друзья там в лагере радуются за нас, что у зелЈного прокурора мы
получили свободу...
Сумерки. ЗвЈзды. Курс норд-ост. БредЈм. Вдруг слышим крик вдали:
"Ва-ва-ва-ва!" Что это? По рассказу опытного беглеца Кудлы -- так казахи
отгоняют волков от овец.
Овцу! Овцу бы нам! -- и мы спасены. В вольных условиях никогда бы не
подумали пить кровь. А здесь -- только дай.
КрадЈмся. ПолзЈм. Строения. Колодца не видим. В дом заходить -- опасно,
встреча с людьми -- это след. КрадЈмся к саманной кошаре. Да, это казашка
кричала, отгоняя волков. Переваливаемся в кошару, где стена пониже, нож у
меня в зубах. Ползком -- охота на овцу. Вот слышу -- дышит рядом. Но --
шарахаются от нас, шарахаются! Мы опять заползаем с разных сторон. Как бы за
ногу схватить? Бегут! (Позже, будет время, объяснят мне, в чем была ошибка.
Мы ползем -- и овцы принимают нас за зверей. Надо было подходить во весь
рост, по-хозяйски, и овцы легко бы дались.) Казашка чует что-то неладное,
подошла, всматривется в темноту. Огня при ней нет, но подняла комья земли,
стала бросать ими, попала в Колю. Идет прямо на меня, вот сейчас наступит!
Увидела или почувствовала, заверещала: "Шайтан! Шайтан!" -- и от нас, а мы
от неЈ, через стенку и залегли. Мужские голоса. Спокойные. Наверно, говорят:
почудилось бабе.
Поражение. Что ж, бредЈм дальше.
Силуэт лошади. Красавица! Нужна бы. Подходим. Стоит. Потрепали еЈ по
шее, накинули на неЈ ремень. Жданка я подсадил, а сам не могу вскарабкаться,
так ослаб. Руками цепляюсь, животом наваливаюсь, а ноги взбросить не могу.
Она вертится. Вот вырвалась, понесла Жданка, свалила. Хорошо хоть ремень
остался у него в руке, не оставили следа, вали всЈ на шайтана.
Из сил выбились с этой лошадью. Еще трудней идти. А тут земля пошла
распаханная, борозды. Увязаем, волочим ноги. Но отчасти это и хорошо: где
пахота -- там люди, где люди -- там вода.
ИдЈм, бредЈм, тащимся. Опять силуэты. Опять залегли и ползем. Стоги
сена! Здорово, Луга? Иртыш близко? (Еще ой как далеко...) Из сил последних
забрались наверх, закопались.
Вот когда заснули мы на целый день! Вместе с бессонной ночью перед
побегом это мы потеряли уже пять ночей без сна.
Мы просыпаемся в конце дня, слышим трактор.

Страницы: (377) :  <<  ... 101102103104105106107108109110111112113114115116 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Туда же несутся, ныряя по пыльным ухабам,
извозчики.
Ветрено, но солнечно. И все время праздничный кавардак колоколов, не
смолкающий ни на минуту, не дающий говорить и слушать.
Какое многолюдство и как все растет оно! Густая толпа теснится возле
ворот монастыря, -- бородатые, волосатые и загорелые мужики, все чужие,
новые для глаза, из дальних, задонских деревень, и великая пестрота нарядных
баб и девок, тоже чужих, кажущихся красивее, чем свои. Ворота монастыря, по
бокам которых во весь рост написаны два длиннобородых старца в зеленых рясах
и черных епитрахилях, с развернутыми хартиями в руках, широко раскрыты, и из
них выезжают купеческие коляски.
Против монастыря -- большой желтый острог, и из всех решетчатых окон
его смотрят, прильнув к решеткам, широкие бледные лица под серыми
бескозырками. У ворот острога тоже толпа,-- сердобольные души принесли
острожникам праздничного калачика.
В канаве возле шоссе спит молодой босяк с маленькой стриженой головой.
Какое-то своеобразное изящество, какое-то щегольство есть во всей его
легкой, не деревенской фигуре, в его короткой ситцевой рубахе и рваных
дырявых брючках. Проходящие смеются, острят:
-- Кто праздничку рад, тот до свету пьян! А на шоссе одиноко стоит
распряженная телега, а на телеге, на возу, сидит пожилая девица в драповом
дипломате. На крыльях носа пыль. Дует жаркий ветерок, несет шум и гомон
ярмарки, и лицо у девицы отупело от сидения, от обиды, что ее посадили и
ушли, что все идут и смотрят на нее.
А вот уже и пыльная, истоптанная трава выгона. Тут, на отлете, на самом
ходу, пристроился со своим столиком квасник. Толпа валит и валит мимо,
многие на ходу пьют у него. И он потен, красен, с расстегнутым воротом, с
картузом на затылок, радостно замучен своим призывным криком и бойкой
торговлей. Не прекращая кричать, он то и дело с треском раскупоривает
бутылки, озабоченно отсчитывает сдачу медяками, а сам бьет сапогом двух
красных петухов, сцепившихся под его столиком...

Бунин Иван Алексеевич   
«Подторжье»