Архипелаг ГУЛаг. Том 3 (части 5, 6 и 7)

И никто их нигде не хватится. Он один,
нас двое, жена не в счЈт. Я пройду по его паспорту, Коля переоденется,
сойдет за бабу: маленький, лицо голое, фигуру вылепим. У них, конечно,
найдется и чемодан -- для нашего дорожного вида. И любой шофЈр сегодня же
утром подбросит нас до Омска.
Когда не грабили на русских реках? Судьба лихая, какой выход? После
того, как мы дали след на реке -- единственный шанс и последний. Жаль
работягу лишать добра -- но кто нас жалел? Или кто пожалеет?
ВсЈ это -- мгновенно, и у меня и у Жданка в голове. И я только тихо
спрашиваю: "Угм-м?" И он тихо: "Махмадера".
Я всЈ больше сближаюсь и теперь уже тесню их лодку к крутому берегу, к
тЈмному лесу, спешу не допустить до поворота реки -- там, может быть лес
кончится. Меняю голос на начальственный и командую:
-- Внимание! Мы -- опергруппа министерства внутренних дел. Причаливайте
к берегу. Проверка документов!
Гребец бросил вЈсла: то ли растерялся, то ли даже обрадовался -- не
разбойники, опергруппа.
-- Пожалуйста, -- окает, -- может здесь, на воде проверить.
-- Сказано к берегу -- значит к берегу! И быстро.
Подошли. Стали почти борт к борту. Мы выпрыгнули, он с трудом лезет
через тюки, видим -- хромает. Жена проснулась: "Еще далеко?" ПодаЈт парень
паспорт. "А военный билет?" -- "Я инвалид, по ранению, с учета снят. Вот тут
справочка..." Вижу -- на носу их лодки сверкнуло металлом -- топор. Даю Коле
знак -- изъять. Коля рванулся слишком резко и схватил топор. Баба завыла,
почувствовала. Я строго: "Это что за крик? Прекратить. Мы беглецов ищем.
Преступников. А топор тоже оружие." Немного успокоилась.
Даю команду Коле:
-- Лейтенант! Сходите на пост. Там должен быть капитан ВоробьЈв.
(И звание и фамилия сами пришли на ум, а вот почему: дружок наш --
капитан ВоробьЈв, беглец, остался сидеть в Экибастузском БУРе.)
Коля понял: посмотреть наверху, нет ли кого, можно ли действовать. И
побежал наверх. Я пока допрашиваю и присматриваюсь. Задержанный угодливо
присвечивает мне своими спичками. Я прочитываю паспорта и справки. Подходит
и возраст -- инвалиду нет сорока. Работал бакенщиком. Теперь продали дом,
корову. (Все деньги, конечно, с собой.) Едут счастья искать. Мало им было
дня, поехали ночью.
Случай исключительный, случай редкий, именно потому, что их нигде не
хватятся. Но что мы хотим? Нужны нам их жизни? Нет, я не убивал людей и не
хочу. Следователя или опера, когда они истязают меня -- да, но не может
подняться рука на простых работяг. Взять их деньги? Только очень немного.
Ну, как немного? На два билета до Москвы. И на питание. Да еще кое-что из
барахла. Это их не разорит. А если не взять их документов и лодки не взять
-- и договориться, чтоб не заявляли? Трудно поверить.

Страницы: (377) :  <<  ... 112113114115116117118119120121122123124125126127 ...  >> 

Полный текст книги

Перейти к титульному листу

Версия для печати

Тем временем:

... Оппозиция, как сказал Руге, продала свою шкуру и стала
поэзией. Музам строго приказали прекратить легкомысленное праздношатание и
заняться служением отечеству -- в качестве не то маркитанток свободы, не то
прачек христианско-германской национальной идеи. В роще немецких бардов
заклубился бесплодный и смутный пафос, тот бесполезный туман энтузиазма,
что с полным презрением к смерти низвергается в море банальности и
всегда напоминает мне пресловутого американского матроса, который так
самозабвенно восхищался генералом Джексоном, что прыгнул однажды с верхушки
мачты в море, крикнув при этом: "Я умираю
за генерала Джексона!" Да, мы, немцы, еще не имели флота, но среди нас
уже было множество матросов, которые в стихах и в прозе умирали за генерала
Джексона. В те времена талант был весьма сомнительным даром, так как он
вызывал подозрение в бесхарактерности. Завистливая бездарность после
тысячелетних усилий нашла наконец могучее оружие против дерзости гения: она
открыла антитезу таланта и характера. Каждый обыватель чувствовал себя
польщенным, когда толпе преподносились такие истины: все порядочные люди,
как правило, плохие музыканты, зато хорошие музыканты -- это менее всего
порядочные люди, а ведь главное в мире не музыка, а порядочность. Пустая
голова получила право ссылаться на переполненное сердце, и благонравие стало
козырной картой. Я вспоминаю одного писателя тех времен, считавшего своей
особой заслугой то, что он не умеет писать. За свой дубовый стиль он получил
почетный серебряный кубок.

Клянусь вечными богами! То было время, когда приходилось отстаивать
неотъемлемые права духа, и прежде всего в области поэзии. О борьбе за эти
права -- об этой главной задаче моей жизни -- я не забыл и в предлагаемой
поэме. Как содержание, так и самый тон ее были протестом против плебисцита
современных трибунов. И действительно, уже первые напечатанные отрывки из
"Атта Тролля" вызвали разлитие желчи у моих героев "постоянства характера",
у этих римлян, обвинявших меня не только в литературной, но и в общественной
реакции и даже в глумлении над самыми святыми идеями человечества...

Гейне (Хейне) Генрих (Heine Heinrich)   
«Атта Тролль»